Когда последовал второй укол в сердце, Камил Коленкур находился высоко в небе. Он думал о том, насколько же красив и пьяняще-загадочен мир, простирающийся под ним, и наслаждался тишиной. Обычно параплан, серфинг или горные лыжи полностью отключали ту вечно не спящую часть мозга, где рождались мысли о работе. В такие минуты Камил отдыхал, думая лишь о том, как правильно выполнить вираж или уколоться палкой, разгружая лыжи, и довести до конца дугу поворота. Но сейчас отключиться не удавалось. Его преследовала мысль об этой точке. О точке, где сходятся все линии.

Если верить великолепной британской карте, то там могли находиться пещеры или пещера. Обычно эта карта не ошибалась. В ней не был учтен только временной фактор, когда высохшие и пригодные для передвижения на автомобиле русла рек оказывались заваленными или прошедшие дожди изменяли местность до неузнаваемости. В случае с пещерой временной фактор не играл роли. Однако карта ничего не утверждала. Эти внутренние районы Эфиопского нагорья были плохо исследованы, и пещеры там только могли быть.

Камил смотрел, как по земле в сторону озера двигалась его тень. Потом тень заскользила по ровной глади воды. Там, за северным берегом озера, за горизонтом, в туманных горах, находилась точка, где пересекались все линии.

Их не трогали животные.

Жертвоприношения?! Кому? Кого это безумие должно пробудить?

И тогда Камил Коленкур что-то увидел. Но еще прежде укол повторился, и его сердце, сначала достаточно нежно, обхватили мощные металлические тиски. Мир перед глазами Камила задрожал и начал расплываться, он зажмурился и тряхнул головой. Потом открыл глаза. И то ли это был оптический обман, то ли предобморочное видение, только к его тени, скользящей по зеркальной поверхности озера в направлении берега, что-то приближалось. Камил еще раз покачал головой и обернулся — ничего не было. Да и кто может гнаться за ним в небе? Он посмотрел вниз: расстояние между двумя тенями сократилось. Он попытался сделать глубокий вдох и схватился руками за сердце. Тиски начали сжиматься.

Маккенрою надо было забрать свою зеркальную табличку и перстень мистера Норберта. Он прекрасно понял, что имел в виду Черный Ор-койот, когда говорил о дне, когда Маккенрою следует быть уже далеко. Как можно дальше от этой маньяты. Сейчас наступил именно такой день. Черный Op-койот выполнит свое обещание, и их отношения с мистером Норбертом закончатся, и поэтому ему уже давно пора убираться. Он не знал, почему мораны должны были идти умирать и почему должны были приносить первых убитых. Но он и не собирался этого узнавать. Это не его дело. Маккенрой лишь выполнил поручение. Доставил перстень и то… что стало с водой после шестой выигрышной цифры. А сколь опасными могут быть его вчерашние друзья, Маккенрой уже убедился. И сейчас ему только надо было забрать перстень и зеркальную табличку. Он должен думать об этом, потому что его, как и моранов, гипнотизировало заклинание Черного Op-койота. Он тоже периодически впадал в транс и прыгал на одном месте под аккомпанемент этой гипнотической, волнующе-страстной и восхитительной песни. Быть может, она и была темным заклинанием, но иногда становилась тихой, сокровенной молитвой. И Маккенрой находил в себе силы, чтобы услышать эту трепетную просьбу защиты, просьбу, исполненную печали и сострадания. Это была странная песня, и никакой другой колдун в Африке ее бы не исполнил. Род Маккенроя был христианским уже достаточно давно благодаря стараниям миссионеров конца прошлого века. Конечно, это было христианство с примесью Африки, где святые мученики неплохо ладили с лесными духами, принимающими невинные жертвы. Но все же Маккенрой смог почувствовать, что это очень странная песня. В Африке другое отношение к вопросам Жизни и Смерти. В заклинании Черного Op-койота было что-то от песни матери, молящей о своих детях… Где было место и для скорби, и для сострадания. А потом накатывали воинственные волны, Африка била в барабаны, соединяя несуществующие миры, волны следовали с четким ритмом одна за другой, и Маккенрой погружался в гипнотический транс. Но он был здесь чужой. Поэтому он должен противостоять заклинанию. И в тот миг, когда он возвращался, в короткий миг перед пробуждением, он видел, что происходило с моранами. Он видел, что в их глазах не было зрачков, но в них плескалось что-то белое… И Маккенрой знал, что это. Он знал, во что превращалась вода на зеркальной поверхности… А потом наваждение прошло. И заклинание Черного Op-койота прекратилось. Зрачки в глазах моранов были на месте. Но и закончилось все очень странно. Черный Ор-койот вышел из хижины, и Маккенрой в полуопьянении услышал обращенные к нему слова:

— Забирай то, что должен забрать, и уходи. Торопись, твое время может закончиться.

А потом он поднес ползущую по его плечам змею к глазам, и Маккенрой услышал мучительный крик. Стон пронесся по рядам моранов, Маккенрою показалось, что он тоже застонал. Черный Ор-койот быстрым движением оторвал змее голову. И оцепенение прошло.

В это же мгновение Камил Коленкур увидел, как две тени внизу соединились, и тиски, наполняющие сердце бесконечной печалью, сжались еще больше. А потом из холодной темноты показалась рука и повернула металлическую ручку тисков до отказа. Этот мир перестал существовать.

Но все же небо, где раскрылось яркое крыло, послало Камилу Коленкуру другую смерть. Он умел летать. И умереть он должен был так же. Порыв ветра, пришедший со спины, начал схлопывать крыло параплана. Круглое, высокое, сулящее опасность облако сейчас стояло прямо над головой. Камил уже не мог исправить ситуацию. Еще один порыв ветра, и параплан встал, под его хлопающим куполом боролись разные потоки, но исход уже был предрешен. В следующую секунду параплан сложился. Яркое крыло Камила Коленкура покинуло это небо. Он падал, и ветер бил ему в лицо. Но здоровое сердце Камила отогнало тень заклинания, и тиски разжались. Камил глотнул воздуха и начал приходить в себя. Он открыл глаза, не понимая, где он и что происходит. Потом он вспомнил, что находится в небе, а еще через мгновение понял, что падает. Он взялся ослабевшими руками за стропы и попытался расправить купол. Расстояние до земли сокращалось с бешеной скоростью. Руки обрели уверенность, и голова ясно поняла, что надо делать. Он взялся за стропы, а потом посмотрел вниз… И тогда Камил понял, что уже поздно — земля неслась навстречу, он ПОЧТИ (или УЖЕ?) упал с неба. Двадцать метров, не больше двенадцати, один миг…

И тогда он с улыбкой вспомнил глаза дяди Эрни, стоящего на мосту и готового сделать шаг, он вспомнил всех, кого любил, и еще до того, как этот миг закончился, он увидел хрупкую смуглую девочку, машущую ему рукой и прыгающую вслед… Они умели летать, и это было здорово…

А потом наступил мрак.

«Зеделла, Зеделла, Зеделла», — это слово звучало в его воспаленном мозгу, и от сердца расходились волны, растворяющие его в терпком дурмане наготы ее тела, в могучей первобытной пене, из которой он вышел и куда он был готов упасть, чтобы соединиться с ней навсегда… Зеделла…

Никогда с сэром Джонатаном Урсуэлом Льюисом не происходило ничего подобного. В его жизни были женщины, заставлявшие взволнованно стучать его сердце, были и те, которых, как ему казалось, он по-настоящему любил, но ни одна из них не вывела его из равновесия. Он искал свою судьбу совсем на других путях, и если они и сворачивали к женщинам, отдающим ему свое тепло, то наутро он садился на коня и без особого сожаления следовал дальше. Потому что профессор Льюис был Рыцарем совсем другой Дамы. Ее он искал в старинных преданиях и в молчаливых библиотеках, она смеялась и ускользала, и он следовал за ней.