Дочкин давно мучился, что его комната меньше кабинета, доставшегося Сунзиловскому, и предлагал первому заместителю обмен, обещая взамен множество бонусов и вечную благодарность. Но китаевед, разукрасивший стены гористыми пейзажами Поднебесной, наотрез отказывался. Скорятин хотел заглянуть в Жорин компьютер, просмотреть почту, так, на всякий случай, но удержался. В прежние времена читать чужие письма считалось подлостью. Хуже только подглядывать за целующимися парочками. Но где они, прежние времена, где?

Перед Америкой Гена хотел на денек слетать в Тихославль, однако Шабельский услал брать интервью у Ельцина, которого задумали двинуть делегатом на 19-ю партийную конференцию назло Горбачеву и врагам перестройки. Спецкор поехал к опальному партайгеноссе на Лесную улицу, возле Белорусского вокзала. Квартира в цековском доме была просторная, хотя меньше сивцевовражеских хором, да и обставлена без антикварных затей, но с дефицитной роскошью. Разжалованный бонза принял журналиста приветливо и понравился: деловит, справедлив, подтянут, улыбчив. Только глаза злые, как у обезьяны, залезшей в номер.

Ельцин объявил: чтобы победить дефицит, надо пересажать московскую мафию, потом сообщил: хочет открыть правду о том, что с ним случилось, ищет писучего помощника. Сказав это, он испытующе посмотрел на гостя. Гена, поежившись, кивнул, обещал подумать над предложением и сразу перезвонить. Тот воспринял ответ как отказ и насупился. Чтобы сгладить неловкость, Скорятин перед уходом признался, что его сына тоже зовут Борисом, и попросил автограф — мальчику на память. Номенклатурный изгой взял из стопки свой снимок, еще политбюровских времен, с державной полуулыбкой и могучим зачесом над безмятежным лбом, задумался на миг и размашисто написал:

«Борис, будь всегда прав!»

Вручая фото, Ельцин посмотрел с той веселой мстительностью, которая впоследствии всем дорого обошлась. Людей с такой ухмылкой надо отлавливать на дальних подступах к Кремлю, на самых дальних, на самых-самых… Потом Гена пожалел, что отказался от предложения, ведь материал фантастический — человек пошел против системы, а что у него в душе? Чем жив вчерашний небожитель? Спецкор хотел позвонить Ельцину, но, еще раз обдумав ситуацию, делать этого не стал. Впереди был развод, устройство нового дома, смятение чувств, объяснение с сыном, расходы, а писать без надежды на гонорар книгу, которую вряд ли напечатают, не хотелось. Вот дурак-то! Если бы согласился накатать «Исповедь на заданную тему», то сегодня, как Юмашев, не знал бы, куда девать деньги. Впрочем, тогда его интересовала только Зоя!

Скорятин тщетно пытался дозвониться до нее. В библиотеке, узнав, кто спрашивает, сразу бросали трубку. Телефон Колобкова в райкоме не отвечал. Приблизительно вспомнив адрес, обеспокоенный Гена дал телеграмму: «Зоенька, срочно позвони в редакцию. Улетаю в командировку. Вернусь через десять дней. Сразу приеду. Люблю. Люблю. Люблю».

— Может, достаточно одного «люблю»? — посчитав карандашиком слова, завистливо улыбнулась почтовая дурнушка.

— Нет, не достаточно!

Однако в «Мымру» никто ему не позвонил, хотя Гена всех предупредил: если будут спрашивать из Тихославля, трубку не вешать, искать, найти, где бы он ни был.

— Не до тебя! — успокоил Жора. — Там сейчас после твоей статьи знаешь что делается?

— Догадываюсь.

Они снова бражничали. Скорятин проставлялся — теперь перед отбытием в Штаты. Веня, изнуренный ежедневным пьянством, дремал в кресле, сохраняя на лице вежливое внимание к застольной беседе, а Дочкин, дважды летавший в Америку, объяснял другу, что у негров покупать ничего нельзя: обманут в любом случае. В кабинет заглянул Козоян:

— Суровцева сняли.

— Когда?

— Только что. На пленуме обкома.

— Откуда знаешь?

— По белому ТАССу прошло.

— С какой формулировкой? — не просыпаясь, уточнил Веня.

— По собственному желанию.

— А что так?

— У него там, говорят, что-то с женой случилось.

— С которой из двух? — засмеялся Жора, подавая вестнику стакан водки.

— Рано еще вроде? — усомнился тот и с удовольствием тяпнул.

— Водка — продукт диетический. Можно пить в любое время суток, — все так же, сквозь дрему, наставил Шаронов.

— Я никуда не лечу… — тихо объявил Скорятин.

— Поздно, Дубровский! Списки знаешь где утверждали? — Жора показал пальцем в потолок. — У них там перекос с пятым пунктом вышел. Исидору приказали: только русского! Никуда ты не денешься.

— Долой политику государственного антисемитизма! — вздохнул Веня и открыл грустные голубые глаза.

На следующий день Гена уже летел в Чикаго. Ил-86 был набит перспективной советской молодежью. Возглавлял делегацию Мироненко — большеголовый говорун с таким же хохляцким «г», как у Горбачева. Пить начали, едва погасла надпись «Пристегните ремни!».

— А как же указ? — спросил кто-то из боязливых провинциалов.

— На путешествующих не распространяется, — ответил румяный попик.

По негласному разрешению на время встречи «Восходящих лидеров» трезвость отменили, чтобы не смущать американцев антиалкогольным тоталитаризмом. Кого только не было в том пьяном самолете! Молоденькие майоры, оттопырив мизинцы, поднимали чарки за своих боевых подруг. Свежебородые батюшки чокались с хасидами в широкополых, как у Михаила Боярского, шляпах. Даже муллам незаметно запускали в зеленый чай зеленого змия. Комсомольские вожаки со всех концов огромного дружного СССР угощали своей, местной, водкой и заставляли пить за вечное братство между народами. Прибалты кривились, но пока не отказывались. Захмелев, мужская часть делегации с интересом поглядывала на актрису Негоду, потрясшую страну диковинной позой наездницы в нашумевшем фильме «Маленькая Вера». Шептались, что она должна была с актером Лебедевым сымитировать интим, но чересчур увлеклась и вышло по-настоящему. На камеру! Семен Кусков улыбался верхней десной и, тряся мелированной гривой, пел для народа свой шлягер «Мы хотим перемен!». Фокусник Тигран Амакян на глазах изумленных советских пилигримов превращал десять рублей с профилем Ленина в доллар с Джорджем Вашингтоном. Популярный кинокомик Котя Яркин под общий хохот пародировал полупарализованного Брежнева. Пузатый борзописец, успевший в журнале «Юность» уязвить комсомол, школу и армию, размахивая руками, шумно рассказывал, что пишет теперь о том, как поссорились Михаил Сергеевич с Борисом Николаевичем. Ему не верили, думали: человек просто напился. Изредка меж кресел вежливыми единообразными тенями скользили молодые гэбэшники. В одном из них Гена узнал чекиста Валеру, и они по-братски переглянулись.

Летели долго, с посадкой в Дублине. Братались, орали любимые песни, особенно часто гимн советских загранкомандированных:

И Родина щедро поила меня

Березовым соком, березовым со-о-оком…