Зоя оказалась отменной банщицей: у покойной бабушки научилась. За самоваром, смеясь, рассказала, как дед после войны (мужиков-то вернулось мало) обольстился молоденькой фельдшерицей, но вскоре, побаловавшись, вернулся с повинной. На суровый вопрос: «Что забыл-то?» — изменщик ответил, отводя глаза: «По веничку соскучился…»

«Вот оно, счастье!» — жмурился свежевымытый мечтатель, запивая малиновым чаем блинчики с земляникой.

В последнюю ночь они сломали бабушкину кровать, сбитую сельским столяром из дубовых брусьев еще до войны. Наутро погода испортилась. Распустился дуб, и настало черемуховое похолодание. Небо заволокли серые, дымные тучи, заветрило, и катер, ныряя носом, рассекал свинцовую ледовитую волну. Казалось, вот-вот из-за островка выплывет айсберг. Они накрылись вязаной кофтой и сидели, вжавшись друг в друга, как сиамские близнецы, сросшиеся сердцами.

— Вернусь в Москву, все устрою и заберу тебя.

— Нет, они подумают, я сбежала.

— Пусть думают.

— Не хочу, чтобы так думали. Особенно Болотина.

— Но ты же ни в чем не виновата.

— Во всем виновата гроза. Если бы не гроза, знаешь, сколько бы ты за мной еще ходил?

— Знаю.

— И еще, между прочим, неизвестно…

— Известно!

— Но почему, почему, почему?

— Что — «почему»?

— Почему ей можно, а мне нельзя?

— Ты о чем?

— Почему ей можно любить женатого, а мне нет?

— Почему ты решила, что я женат?

— Потому что ты женат — и у тебя ребенок.

— Кто тебе сказал?

— Колобков.

— Сволочь! Жалко, я его не убил. Он-то откуда узнал?

— У него в Москве друзья. Давай ты будешь просто приезжать. Я не хочу тебя ни у кого отнимать. У тебя красивая жена?

— Пожалуй…

— Вот и пусть все останется как есть.

— Нет, не останется. Я разведусь.

— А ребенок?

— У нас тоже будет ребенок!

— А я думала, ты согласишься. Ведь это же так удобно: одна жена в Москве, другая в Тихославле, третья…

— Ты меня с кем-то путаешь! — Гена сбросил с плеча бабушкину кофту.

— Глупый, я же тебя проверяла. Никому не отдам. Ни за что!

Зоя еще крепче прижалась к нему, и Скорятину показалось, что у них не сросшиеся сердца, нет, у них одно на двоих трепещущее от любви сердце. Тихославль возник за извивом реки, внезапно, будто поднялся со дна. Дебаркадер приближался, таращась черными покрышками, привязанными к борту. На причале из-под полы продавали вяленую красноперку и открыто — семечки. Старушки у подъезда встретили их, будто дружную семейную пару, вернувшуюся в город после праведных трудов на земле-кормилице.

— Добрый вечер! — вежливо сказал Гена.

— Спокойной ночи! — пошутила старушка, похожая на Маврикиевну.

— Говорят, яблынь в этом году обсыпная? — спросила вторая, точь-в-точь Авдотья Никитична.

— Как в снегу стоят! — кивнула Зоя.

— Цвет густой да плод пустой! — вздохнула третья, совсем как бабушка Марфуша.

Едва сели за чай, постучался Маркелыч, вызвал «хозяина» в коридор и деловито забасил, что давно пора менять колонку, старая совсем никакая, может в любое время рвануть и снести полдома. А ему мужики из газового хозяйства по собутыльной дружбе предлагают агрегат, почти новый, после капитального ремонта — и всего за литр с закуской. В общем, червонец на бочку — и будет всем счастье. «Хозяин», не обинуясь, с чувством сладкой домовитости, отдал соседу деньги.

Вечером пришел Илья, долго извинялся за беспокойство, исподтишка озирал комнату, ища приметы поселившейся тут взаимности. Он сообщил, что спецкора второй день ищут коллеги, подняли на ноги обком, звонили даже в приемную Суровцеву, мол, исчез московский журналист: приехал по острому сигналу и пропал, не случилось ли беды, не пора ли бить тревогу, поднимать органы? Враги перестройки готовы на всё!

А ведь и впрямь прошло целых четыре дня, но пролетели они, как миг, как нежное безвременье. Колобков выгораживал спецкора, крутился так и сяк, чтобы не догадались, куда делся важный гость. Николай Иванович тоже помалкивал, даже в путевке написал, что ездил совсем в другой район…

— Спасибо! Получишь орден Павлика Матросова. Похлопочу.

Говорил Илья и с Болотиной. Елизавета Вторая была непреклонна: Зое в библиотеке больше не работать, но обещала не сигналить куда следует, что заведующая абонементом Мятлева использует казенные книги, в том числе и идеологически небезупречные, в целях личного обогащения.

— Но это же Катя с Веховым! — возмутился Скорятин.

— Иди — объясни этой самодуре! — предложил Колобков.

— Не надо! — вздохнула Зоя. — У Кати мать без руки. К тому же Болотина и так все знает.

— Кандидатский срок у тебя когда заканчивается? — спросил Илья.

— В июле.

— Могут не засчитать.

— Значит, не достойна, — улыбнулась она.

— На нормальную работу не возьмут, — предупредил пропагандист.

— Да, — согласился спецкор. — В партии, как в банде, вход рубль, выход — два.

— Переживу.

Договорились так: Гена покажется в райкоме, поулыбается, успокоит общественность, а потом Николай Иванович отвезет москвича на аэродром, откуда в Быково летает Ан-24. Уходя, Колобков тоскливо посмотрел на разложенное кресло-кровать. Скорятин проводил его до порога и по-хозяйски запер за ним дверь. Зоя долго молчала, потом объявила, что утром пойдет на работу и объяснится с Болотиной раз и навсегда.

— Не барыня она в конце концов, а я не сенная девка, чтобы меня ссылать в птичницы!

— Только не нервничай, прошу тебя!

— Как это — не нервничай! Меня просто всю трясет!

— Успокойся! Думаю, вашей Салтычихе недолго осталось…

— С чего ты так решил?

— Предчувствие. А знаешь, какое самое лучшее лекарство от нервов?

— Теперь знаю… — она улыбнулась, перехватив его мечтающий взгляд. — У тебя в котором часу самолет?

— В тринадцать пятнадцать.

— Ты можешь проехать мимо библиотеки?

— Я думал, ты меня проводишь…

— Не будем дразнить гусей.

— Гусыню.

— Гусыню. Давай так: я буду стоять на ступеньках. Только ты не останавливайся, хорошо?

— А если снова гроза?

— Какие же вы в Москве все нахалы…

Утром, не напрощавшись всласть, они расстались. Зоя, как и обещала, пошла на работу, а Скорятин метнулся в райком. Знакомый сержант Степанюк пропустил его по-свойски, не спросив документы. Илья, отводя взгляд и ругая за опоздание, повел москвича к Рытикову. Районный вождь в ожидании рокового пленума обкома осунулся и засветился добрым участием к простым людям. Редкое состояние, накатывающее на больших начальников в канун падения с вершин. Он мягко упрекнул гостя за исчезновение и поинтересовался, где спецкор побывал, что повидал — ну и вообще…