Константин кричал. Кричал от страха и боли своей матери, которую уже давно забыл. Он бился в судорогах на полу пыточной камеры, а крылатая девушка, склонившаяся над ним, сжимала его виски, посылая новую волну.

Владельцы ларьков и продавцы. Разные люди, хорошие и плохие, и просто люди. Боль и страх. Снова боль и страх. Всегда – боль и страх.

Не надо, не бейте, я все отдам… Отпустите меня, я заплачу… Возьмите деньги, только не трогайте меня… Пожалуйста… не надо…

Снова крик и судороги. Снова ослепительные глаза. Снова провал…

Не трогайте Катеньку… Верните мою дочь, я заплачу! Где моя жена? отпустите детей, они вам ничего не сделали… пожалуйста, верните мою сестру! Где мой брат. я принес деньги… что значит: "поздно"?

Боль и страх.

"…не надо, не делайте этого!"

"…я хочу жить!"

"…что это за место?"

"…мы об этом не договаривались…"

"…это за отдельную плату…"

"…я заплачу, только не делайте этого…"

"…мне больно……нет……не надо, пожалуйста…"

"…убери это!"

"…больно!!!"

– Все эти несчастные девочки хотели жить, Костенька. Не их вина, что они стали проститутками. Твоя мать – она заслуживала лучшей судьбы, но она положила свою жизнь на то, чтобы поставить тебя на ноги. Ты знаешь, скольких ты убил? Смотри же и ощути их боль…

"Я не знаю вас, – безмолвно кричал Костя. – Я не знаю вас, я не убивал вас! Я вас даже никогда не видел!"

"Это те люди, которых убили по твоему приказу, – звучит в голове голос крылатой. – Это те люди, которые умерли в результате твоих действий. Это та девочка, которая умерла с голоду из-за того, что ты и твои приятели искалечили ее отца, торговавшего в ларьке. У этой женщины случился сердечный приступ, когда твои люди убили ее дочь, муж которой должен был тебе денег. Это те люди, которых убил ты".

Глаза… много глаз. В них – страх и боль, сменяющиеся обвинением.

– Ты! Ты! Ты! Ты! Убил… убил… убил нас… нас… убил… нас… ты… убил… зачем… за что… ты…

Симпатичная шатенка с пухлыми губами и еще по-детски округлым личиком. Его первая жертва.

– Что я тебе сделала? За что ты меня убил?

Мать.

– Костенька, ну зачем ты так со мной?… Я же тебя люблю…

Боль и страх. Только боль и страх. Везде, на каждом шагу. Широким шлейфом – на всем жизненном пути. Только боль и страх.

Он чувствовал их всех. Он теперь знал, каково быть изнасилованной, изрезанной на куски, каково, года тебя бьют арматуриной, каково, когда тебе присылают в коробочке кисть твоей дочери десяти лет от роду, каково… Он на своей шкуре испытал все то зло, которое принес в мир.

Когда Константин очнулся, в камере было пусто. Не было ни изуродованного трупа в цепях, ни крылатой синеглазой девушки. В камере было пусто… а в душе горел невыносимо жаркий огонь. Он прекрасно помнил все.

Костю вывернуло наизнанку. Его рвало, рвало так, что он задыхался. Его рвало от отвращения к самому себе, от осознания, какой же скотиной и мразью он является. "Простите меня, простите!" – билось в голове. И в то же время захлестывало понимание: нет прощения, и никогда не будет. Таких не прощают. Такого – не прощают. Никогда.

Встать. Подойти к бару. Достать бутылку. Налить виски в стакан. Убрать бутылку, вернуться со стаканом к столу. Сесть в кресло. Закурить. Отпить половину из стакана. Докурить. Допить виски. Встать. Подойти к бару. Достать бутылку…

Алгоритм, отработанный за ночь до автоматизма. И пистолет, заряженный пистолет на столе. Снят с предохранителя, патрон в стволе. Просто взять, приставить к виску и нажать на курок.

Все так просто. Но что-то мешало. Нет, Константин не боялся смерти. Скорее, он уже жаждал ее – но что-то мешало. Он уже ничего так не хотел, как собственной смерти, его корчило от невыносимого омерзения и ненависти к самому себе – но что-то просто не давало ему взять пистолет, приставить к виску и нажать на курок.

Простейший алгоритм. Встать. Подойти к бару. Достать бутылку…

Виски кончился.

Взгляд в зеркало.

– Как же я тебя ненавижу, – сказал он отражению. Отражение смотрело с ответной ненавистью.

Умереть было не страшно. Но – умереть было слишком мало. Таким – нет прощенья. Таких – не прощают. Никогда не прощают.

Смерть – это слишком просто. Это слишком малое возмездие за все, что было сделано.

На следующий день Константин перевел все дела на своего заместителя, оставил немного денег на личном счету, купил билет на поезд в Питер и покинул Москву навсегда. Почему он поступил именно так? Он не знал. Но что-то внутри подсказывало: так будет правильно.

В купе не было никого, кроме него – Константин не мог, просто не мог находиться столько времени с кем-либо наедине, и потому просто выкупил купе полностью. Он сидел на нижней полке, смотрел в окно, за которым метался снег, и ни о чем не думал. В душе была пустота, и ничего, кроме пустоты.

Тихо зашуршала, отодвигаясь, дверь купе. "Неужели я забыл ее закрыть на защелку?" – мелькнула мысль. И тут же исчезла – на пороге стояла хрупкая, светловолосая девушка с огромными синими глазами.

– Здравствуй, Костенька.

Все было правильно.

Все только начиналось.

"Вместе – мы инструмент

Земного оркестра,

Тот, кто сегодня понял это,

Чувствует силу каждой струны."

– Это все? – тихо спросил Стас. Азамат как-то понуро опустил глаза.

– Еще Вика, ее Алик как-то притащил. Она на кухне прячется, боится с тобой пересекаться лишний раз…

Ветровский медленно обвел взглядом собравшихся. Уже упомянутые Алик и Азамат, Женька, на чьей квартире проходило собрание, Виктор Галль, нервно терзающий гитару в углу, Алиса, Саша Годин с первого курса юрфака и его девушка – худенькая, некрасивая блондинка, тоже Саша, Антон Петренко и Инга Куприянова с экономического. Вместе с Викой – десять человек, не считая самого Стаса. А ожидалось девятнадцать.

– Что остальные?

– Кто как, – Зулкарнов пожал плечами. – Кто-то нелепо отмазывался, кто-то честно сказал, что это слишком далеко зашло, кто-то еще что-то. Побоялись и разбежались, проще говоря. Да, Стас… все знают, что было там. В кабинете Витценко. И что ты говорил, все тоже знают.

Юноша незаметно прикусил губу. Ну и как теперь объяснить? Хотя они же ребята умные, должны понять, зачем он такое говорил!