тогда, — я того же пола, как и вы, и, как и вы, была влюблена в дон Карлоса; однако, хотя мы и горели одной страстью, но с разным успехом: дон Карлос всегда вас любил и всегда верил, что вы любите его, а меня он никогда не любил и никогда бы не подумал, что я могу его любить, не зная, кто я. Я тоже из Валенсии, как и вы, и родилась в не менее знатной и богатой семье, чтобы дон Карлос, женившись на мне, не подвергся нареканиям, какие делают тем, кто берет за себя женщину, не равную по положению. Но любовь к вам занимала его всего, и он не видел никого, кроме вас. Правда, мои глаза делали все что можно, чтобы избавить мои уста от постыдного признания в моей слабости. Я ходила всюду, где думала его найти; я становилась там, где он мог меня увидеть, и старалась делать для него все то, что он должен бы был делать для меня, если бы любил меня так, как я его. Я располагала моим богатством и собою: потому что еще в малых летах осталась без родителей, и мне часто предлагали приличные партии; но надежда склонить, наконец, дон Карлоса на любовь ко мне не позволяла мне их принять. Вместо того чтобы испугаться плохого исхода моей любви, как делают все другие, кто настолько достоин любви за свои добрые качества, что недостоин презрения, я возбуждалась в любви к дон Карлосу теми трудностями, какие встречала, стараясь заставить его полюбить меня. Наконец, чтобы не упрекать себя за то, что я пренебрегла хоть малейшей вещью, какая хоть сколько могла служить моему намерению, я приказала обрезать себе волосы и, перерядившись в мужчину,[294] велела слуге, состарившемуся в моем доме, сказаться моим отцом, бедным дворянином из Толедских гор, и представить меня дон Карлосу. Мое лицо и мой вид понравились вашему возлюбленному и побудили его тотчас же взять меня. Он не узнал, кто я, хотя и видел меня часто, и скоро так уверился в моем уме, что забавлялся красотой моего голоса, умением петь и искусством играть на всех музыкальных инструментах, какими знатные люди могут развлекаться без стыда.[295] Он думал, что нашел во мне такие способности, каких обычно не бывает у пажей, а я делала ему столько доказательств своей верности и скромности, что он относился ко мне гораздо лучше и доверчивее, чем к слугам. Вы знаете лучше, чем кто бы то ни было, думала ли я то, что я рассказала вам о моих преимуществах. Вы сами сто раз хвалили меня при дон Карлосе в моем присутствии и прекрасно при нем обращались со мной; но я была вне себя, слыша похвалы от соперницы, и, в то время когда они делали дон Карлоса все благосклоннее ко мне, вас они делали все ненавистнее несчастной Клавдии (потому что именно так меня звать). Ваша свадьба, между тем, приближалась, и мои надежды исчезали; о ней условились — и они совсем пропали. В это время влюбился в вас итальянский граф, которого знатность и богатство так соблазнили вашего отца, а дурная наружность и пороки внушили вам отвращение к нему. Это мне давало хоть то удовольствие, что нарушило ваше, и моя душа тогда льстила себя безумными надеждами, какие всегда производят перемену в несчастных. Наконец ваш отец предпочел чужестранца, которого вы не любили, дон Карлосу, которого вы любили. Я увидела, что тот, кто делал меня несчастной, стал сам несчастным, а соперница, которую я ненавидела, еще несчастнее меня, потому что я ничего не потеряла в человеке, который никогда не был моим, а вы потеряли дон Карлоса, который был весь ваш, — и эта утрата, сколь ни велика она была, показалась бы вам, может быть, меньшим несчастьем, если бы вашим вечным тираном не становился человек, которого вы не могли любить. Но мое благополучие, или, лучше сказать, моя надежда не была долгой. Я узнала от дон Карлоса, что вы решились за ним следовать, и как раз меня он посылал отдать необходимые распоряжения, чтобы выполнить намерение увезти вас в Барселону, а оттуда проехать во Францию или Италию. Все мужество, с каким я до того переносила свою злую участь, оставило меня после столь жестокого удара, поразившего меня тем более, что я никогда не ожидала подобного несчастья. Я с горя заболела так, что слегла. Однажды, когда я жаловалась самой себе на мою печальную судьбу и, думая, что никто не слышит меня, говорила довольно громко, как если бы я говорила поверенному моей любви, я увидела перед собою мавра Амета, который меня подслушал и который, когда мое смущенье, в какое он поверг меня, прошло, сказал: «Я знал тебя, Клавдия, и еще до того, как ты переменила свой пол, чтобы служить пажем у дон Карлоса; а если я никогда не говорил тебе, что знаю тебя, то у меня было намерение, столь же хорошее, как и у тебя. Я слыхал, что ты приняла отчаянное решение: ты думаешь открыться своему господину, что ты девушка и умираешь от любви к нему, и не надеешься быть любимой, а потому хочешь убить себя на его глазах, чтобы, по крайней мере, удостоиться сожалений того, любви которого ты не могла заслужить. Бедная девушка! чего ты добьешься, убив себя, как не того, что София еще вернее будет принадлежать дон Карлосу? Я дам тебе лучший совет, если ты только сможешь его принять: удалить твоего возлюбленного от твоей соперницы; средство есть легкое, если ты только захочешь мне довериться, и хотя это требует большой решимости, но оно будет для тебя не труднее, чем перерядиться в мужчину и рисковать своей честью, чтобы удовлетворить свою любовь. Послушай же меня внимательно, — продолжал мавр, — я открою тебе тайну, которой я никому не открывал; и если план, который я хочу предложить, тебе не понравится, то от тебя только будет зависеть не следовать ему. Я из Феца, человек известный в моей стране; несчастье сделало меня рабом дон Карлоса, а красота Софии — ее рабом. Я рассказал тебе в немногих словах суть вещей. Ты считаешь свое горе неисцелимым, потому что твой возлюбленный увозит свою любимую и отправляется с ней в Барселону. Это послужит к твоему и моему счастью, если ты сумеешь воспользоваться случаем. Я договорился о своем выкупе и уже заплатил его. Галиот[296]