Оказавшись на глубине и поняв, что вплавь ему не уйти, один из румын рванулся назад, к комбату, но достаточно было взмаха руки подоспевшего Малюты, как в грудь врагу, почти по самую рукоять, вошел нож.

– Как воюем, кабальеро? – поинтересовался он то ли у комбата, то ли у присевшего у борта шлюпки сержанта Жодина. Не обращая внимания на то, что кровь уже залила весь рукав одессита, тот перезаряжал подобранную на мелководье винтовку.

– Учимся понемножку, – последовал рассудительный ответ сержанта. – Вон немецкий автомат на мелководье, рядом с немцем, попробуй разобраться.

– Ножом – оно, конечно, сподручней, – неохотно потянулся к трофею Малюта. – Жаль, что только что румыну свой последний подарил.

Подобрав автомат, он так и затаился в небольшом, выбитом весенними паводками гроте, чтобы короткими очередями отстреливать тех, кто все еще пытался цепляться за берег или же искал спасения в быстром течении реки. К нему же переметнулся и Жодин. Вместе они перебежали к оврагу, из которого, словно из окопа, можно было встречать огнем новую волну вражеских шлюпок.

Схватив оставшуюся в шлюпке винтовку, капитан присел за ее правым бортом, у самой кормы этой старой рыбачьей посудины, и быстро осмотрелся. Несколько переполненных румынских баркасов уже поворачивали назад, едва достигнув середины. Справа и слева от него, по кромке берега, порой уже находясь по грудь в воде, морские пехотинцы продолжали рукопашные схватки; а те из румын, кому удалось вырваться из круговерти контратаки, пытались уйти: кто – на шлюпке, а кто – на плоту.

– Рота, огонь по плавсредствам! – прокричал комбат, заметив, что многие пехотинцы то ли слишком увлеклись схватками, сражаясь саперными лопатками или просто голыми руками; то ли уже неспешно поднимались по склону походкой победителей. – Огонь по шлюпкам и плотам!

Однако те и другие словно забыли о своих винтовках и ручных пулеметах, о гранатах, наконец, которыми тоже можно было поражать плоты. Они вели себя так, словно участвовали не в ожесточенной контратаке с высадившимся на их берег врагом, а в драке с парнями, прибывшими из соседнего заречного села.

«Оказывается, этому – как вести себя во время рукопашных – тоже следует учиться!», – мелькнула у капитана мысль, которая не помешала ему тут же снова включиться в бой.

Первые две пули вошли в гущу врагов, скопившихся на плоту. Третью он хотел вогнать в румынскую шлюпку, но, оказавшись по ту сторону кормы, увидел, как из соседней заводи к нему спешат трое немцев в черных мундирах, скрывавшиеся до этого в небольшом полузатопленном гроте, прикрытом сверху каменным карнизом. Бежавший впереди, с пистолетом в руке, офицер заметил притаившегося у кормы Гродова, но в утренней дымке, очевидно, принял за своего. Даже после того, как одного его спутника снял оказавшийся по ту сторону заводи матрос, а другого застрелил из винтовки сам капитан, офицер не понял, что происходит и продолжал кричать по-немецки:

– Отходим! Спускай шлюпку, отходим!

– А вот ты мне как раз и нужен! – по-немецки проворчал капитан, и в тот момент, когда десантник ухватился за борт, бросился ему в ноги. – В качестве «языка», естественно, – врубился кулаком в переносицу уже поверженного противника.

С появившегося над рекой самолета противника, очевидно, передали, что плацдарм ликвидирован, а десант уничтожен, но, прежде чем румынские пушкари открыли огонь по прибрежью на их участке, морские пехотинцы, по приказу Гродова, успели подобрать своих убитых и раненых, а также трофеи, и отойти в окопы. Около двадцати пленных, добытых его бойцами, комбат затем великодушно передал лейтенанту-пограничнику, который подошел к нему, чтобы выразить свое восхищение рукопашным боем морских пехотинцев.

– Но это же ваши пленные! – несказанно удивился лейтенант такой щедрости. – За них ведь и до ордена не далеко. Что же вы их нам-то дарите?

– А мы во время следующей атаки противника еще столько же возьмем.

– Не хотите возиться с ними, так и скажите, – заподозрил какой-то подвох в их щедрости этот совсем еще юный лейтенантик, который, очевидно, только начинал свою службу на границе. Представляясь, он назвал какую-то замысловатую фамилию, которую комбат не только не запомнил, но изначально не разобрал значение самого слова.

– Эти люди, лейтенант, нарушили границу. Вот вы, пограничники, с ними и разбирайтесь, а у меня своих дел хватает. У себя я оставлю только вот этого офицера, – указал он рукой на рослого немца в черном мундире, с черепом на кокарде и молниями в петлицах, стоявшего с опущенной головой рядом с великаном Владыкой. – Очень уж хочется по душам поговорить с ним.

– Переводчик не нужен? – поинтересовался лейтенант.

– Я достаточно хорошо владею немецким, – подошел Гродов к пленному, – чтобы пообщаться с этим офицером на его родном языке. Думаю, знания мои лейтенант СС оценит. – Причем все это он произнес уже по-немецки.

– Постой, – вдруг насторожился пограничник, приближаясь к пленному офицеру. – Это же у вас в плену, капитан, оказался офицер-эсэсовец! Из отборных войск, наиболее стойких и наиболее преданных фюреру. Нам о них в училище специальные лекции читали. Кстати, он один здесь?

Они с капитаном осмотрели группу пленных и обнаружили еще двух немцев, но те были в зеленовато-серых мундирах, а значит, к эсэсовцам явно не принадлежали.

– Вы действительно офицер СС? – спросил пограничник без какой-либо строгости, скорее с любопытством в голосе, представившись перед этим: «лейтенант Конногов».

– Можете в этом не сомневаться, – вскинул подбородок немец. – Перед вами – унтерштурмфюрер, то есть лейтенант войск СС.

Светлые волосы его, почти правильные черты лица и голубовато-белесые глаза, очевидно, позволяли считать его тем, кого германские национал-социалисты причисляли к этнической элите нации, к арийцам. Вот только собеседником он оказался крайне неинтересным. Да и никакими особыми тайнами он не владел; все, задуманное его командованием, только что было заверено кровью.

* * *

До конца дня румыны предприняли еще две попытки захватить плацдарм на левом берегу, но обе оказались неудачными, причем последняя вообще больше напоминала то ли репетицию настоящего форсировании, то ли неудачную разведку боем для выявления огневых точек противника.

На следующий день ни одной попытки десантирования своих вояк румынское командование уже не предпринимало: возможно, исчерпало силы или же осознало всю бессмысленность этой затеи. «Скорее всего, – решил для себя Гродов, – румыны избрали тактику сковывания сил красноармейцев на Дунае, не позволяя 14-му стрелковому корпусу перебрасывать свежие силы на север, где их войска перешли Прут на всей его пограничной с Бессарабией протяженности, и теперь упорно рвались к молдавским Кишиневу и Бельцам и, конечно же, к украинским Рени и Болграду».

Однако, отказавшись от захвата плацдарма в районе Измаила, румыны усилили артиллерийский обстрел города, порта и места базирования флотилии. Причем обстрел этот методично, лишь с небольшими перерывами «на перекур», велся батареями тяжелых орудий, которые дислоцировались в Килие-Веке, а также с расположенных у Тульчи военных кораблей.