Когда Кэлум выбрался на поверхность, его голову осветило солнце. Сверкающее серебро его волос было цвета обледеневшего снега и сосулек, свисающих зимой с окон домов в Мистфеле.

Я последовала за ним, он развернулся, подхватил меня и вытащил из хода, ведущего в туннель. Несмотря на то что я знала, что смогу прекрасно справиться с этим сама, я испытала радость и удовольствие, почувствовав на себе его любящие руки. Он поставил меня в нескольких футах от входа, плавно прокатив по своему телу, как по горке, пока я улыбалась ему. Не так давно я бы кинулась на него с кулаками за то, что он, судя по всему, был полон решимости заботиться обо мне. Вспоминать об этом сейчас было смешно. Сейчас я понимала, что его забота исходит из любви. И это не значит, что он считает, что я не в состоянии сделать что-то сама.

Это была просто любовь. Его любовь ко мне.

– Я люблю тебя, мин астерен, – сказал он, подтверждая мысли, которые, должно быть, были написаны у меня на лице.

– И я люблю тебя, Кэлум, – сказала я.

И та часть меня, которая терпеть не могла делать такие признания, потому что они казались слабостью, наконец увяла и умерла. Она съежилась внутри меня, вселив уверенность, что так поступать можно и нужно. Что можно доверить кому-то свое сердце и знать: это безопасно.

– Имельда? Что случилось? – спросила одна из женщин.

Повернувшись, я увидела, что Фэллон склонилась над Имельдой, которая сгорбилась, положив руки на колени. Черная ткань ее платья была зажата в кулаках, а разные глаза остекленели и выглядели так страшно, что я и подумать не могла, что такое возможно.

Калдрис проследил за моим взглядом и сделал шаг к ней, хотя мы оба проклинали, что нас прервали в такой, казалось, невероятный, особенно для него, момент. Чтобы я так открыто призналась в своих чувствах. Никогда я так не делала.

Имельда подняла глаза от земли, направив на меня свой жуткий взгляд, от которого я впала в ступор и почувствовала боль внутри. Она выпрямилась, направилась ко мне и, оттолкнув Калдриса, схватила меня за руку. Подняв ее, она уставилась на край моей ладони, пока я пыталась вырвать руку.

– Ты что? Что ты делаешь? – спросила я, дернув рукой сильнее.

Но хватка у нее была как тиски, она не выпускала меня и все смотрела и смотрела на кожу ладони.

– Имельда, прекрати, – сказал Калдрис, но она проигнорировала предостережение в его голосе.

Она бормотала что-то себе под нос. Что-то вроде заклинания на Древнем Наречии, которое я попыталась быстро перевести и понять.

La solis ne lunat.

При свете луны.

– Да ты что! Мне больно! – закричала я, отдергивая руку, когда кожу мне пронзила жгучая боль.

Я перевела взгляд на Калдриса и обнаружила, что он смотрит на мою руку с выражением ужаса на лице.

А потом меня ослепило от боли, и эта боль была даже сильнее той, когда моей кожи касалось железо. Имельда, зажав мою руку в своей хватке, показала мне место, где кожа сгорела и пеплом опала на снег у моих ног.

– Вскрываю правду о тебе, – сказала она.

И глаза у нее стали грустными, когда у меня на руке проявился полумесяц.

Фэллон подошла к нам, словно в оцепенении, приложила свою руку к моей и посмотрела на отметины на нашей коже. На абсолютно одинаковые луны, которые означали, что мы находимся под защитой клана Лунных Ведьм.

Я втянула в себя воздух, выдергивая обожженную руку из рук обеих женщин, и прижала ее к груди. В носу у меня засвербело от запаха горелой плоти, но Калдрис взял мою руку в свою и подул на рану прохладным зимним ветерком. Мне сразу стало легче.

Он положил конец боли, страданиям, остудив магическое клеймо, навсегда выжженное на моем теле.

– Как так получилось, что ты не узнала об этом раньше? – спросил Калдрис у Имельды. – Как ты могла его не увидеть?

– Гора отрезала меня от лунного света, а защита, которую я наложила на туннели, мешает видеть сквозь магию, имитирующую мою собственную, поскольку она закрывает все. Как только мы вышли наружу, я заметила, что к ее коже цепляется лунная магия. Где твой опекун, Эстрелла? – спросила Имельда, заставив меня ошеломленно взглянуть на Калдриса.

– У меня его нет, – сказала я, качая головой. – У меня не…

Я резко оборвала себя, потому что до меня дошло, кто был моим опекуном, и эта догадка окатила меня волной такого извращенного ужаса, от которого мне никогда не избавиться.

Он знал. Он хранил все связанные со мной секреты. Он скрывал от меня все, что знал. Этим объясняются все его расплывчатые бессмысленные заявления. Он клялся, что потом все мне расскажет и объяснит, но так ничего и не рассказал.

Бранн.

– Где он?! – закричала Имельда.

И я никак не могла понять, почему его смерть так волнует ее. Она сама хотела его убить? Или хотела использовать его для какой-то другой цели?

– Он мертв, – прохрипела я, переводя взгляд на свою половину. – Дикая Охота убила его, когда он пытался убить меня.

Я выдержала взгляд Кэлума. Я никогда не признавалась ему прямо, но не сомневалась, что он уже знает об этом из разговоров с всадниками Дикой Охоты.

То, что пытался сделать Бранн, не было ни для кого тайной. Но по тому, как ожесточился взгляд Кэлума и как пронесся по лесу холодный ветер, я поняла, что он ничего не знал.

– И что это значит? Я… не могу быть другим ребенком. Это… невозможно, – бормотала я, повернувшись к Имельде и пытаясь игнорировать свирепую ярость, которая бушевала внутри Кэлума.

– Это значит, что одна из вас – дитя Маб, а другая – что-то еще. Кем он тебе приходился? Ты сама кем его считала? – спросила Имельда, и искреннее беспокойство в ее глазах заставило меня поверить, что когда-то она была близка с моим братом.

– Братом, – сказала я, вздохнув. – Он говорил, что брат, но, получается, на самом деле он им не был?

Пытаясь осознать новую правду, я прижала руку ближе к груди, смаргивая слезы, которые появились из-за того, что теперь я вообще не понимала, кто я такая. Неужели он так отчаянно удерживал меня от Альвхейма, потому что знал, что я – дочь Маб? Или потому что я была каким-то другим монстром из глубин мира фейри?

– Он говорил, что мне ни за что нельзя в Альвхейм, – сказала я, делая шаг вперед, в объятия Кэлума.

Он обвил меня руками и крепко прижал к своей груди.

– Он что-то знал, но я никогда особо не настаивала на откровенных разговорах, чтобы узнать правду. Он говорил, что в Альвхейме меня ждут только тьма и