Их номер был на десятом этаже – из него открывался вид на “Золотое кольцо” напротив и кусочек ярко подсвеченного МИДа. Кровать была высокая, туго обтянутая белоснежной простыней. Аня не помнила, когда в последний раз останавливалась в гостинице, и белизна кровати ее впечатлила. Видимо, гостиницы казались пошлостью только тем, кто бывал в них часто, – Аню происходящее увлекало как приключение.

В ту ночь они почти не спали. Из гостиницы Аня с Сашей вышли в одиннадцать утра и, немного пошатываясь, пошли по Арбату к метро. Было первое сентября, и им то и дело попадались нарядные дети с цветами и шариками, из громкоговорителей на столбах неслась бодрая музыка, и все вокруг казалось праздничным, почти карнавальным. Они поехали домой к Сониному брату. Он сам был на работе, а Соня оказалась дома. Переступив порог комнаты, Аня подумала, что вот он, конец всему. Ей казалось, что по ним с Сашей невозможно не понять, как они провели эту ночь. При этом Аня чувствовала себя такой утомленной, что даже не имела энергии врать.

Соня спросила, как они вчера посидели – она знала, что накануне они собирались в бар с общими друзьями, а сама отказалась, потому что утром у нее было собеседование. Аня приготовилась односложно ответить и ждать следующего вопроса, но тут Саша неожиданно заговорил. Аня даже рот приоткрыла от удивления. Он врал так вдохновенно – чистое искусство, – что Аня оживилась и зачем-то подхватила. К собственному изумлению, следующие десять минут она провела, на пару с Сашей изобретая все новые подробности прошедшей ночи, среди которых была и попытка попасть в общежитие, и ссора с вахтерами, и ночевка на лавочке, и утренняя поездка в МГИМО на празднование первого сентября. Их рассказ был наполнен таким количеством невероятных и совершенно излишних подробностей, что поверить в него было невозможно, и, кажется, только поэтому Соня в него и поверила – по крайней мере, она дослушала их, вытаращив глаза, и больше не задала ни одного вопроса.

Отношения Ани и Саши закончились через пару месяцев совершенно неуловимо: просто очередная их встреча наедине вдруг оказалась последней такой встречей. При этом они продолжали общаться, как раньше: втроем, в компаниях. Совесть Аню не мучила – она рационально рассудила, что если Соню их отношения не затронули, то и переживать не из-за чего. Так – близко, но на вежливом расстоянии – они прожили еще пару лет.

Вскрылось все совершенно по-дурацки: Саша напился и принялся обвинять Соню в воображаемой неверности, грозясь уйти. В Ане тут же проснулось донкихотство, и она решила восстановить справедливость. Она даже обрадовалась законной возможности сказать Соне правду, потому что это означало бы наконец-то показать, что Саша ее недостоин. Хотя сама Аня к Саше относилась неизменно хорошо, а на Сонину любовь больше не претендовала, ее невозможно злило, что та отказывается видеть очевидное. Рассказывая Соне правду, Аня самодовольно чувствовала себя героиней, приносящей жертву во имя Сониного прозрения, – но в глубине души она не беспокоилась, зная, что это сойдет ей с рук. На свете не было ничего, что Соня не могла ей простить.

И Соня действительно простила ее. Она молча выслушала Аню, а когда та заплакала (больше от умиления собой, чем от раскаяния), обняла ее и стала утешительно гладить по спине. Они проговорили три часа, но чем дольше шел разговор, тем меньше Аня чувствовала себя в своей тарелке. Ей казалось, что когда она сбросит на Соню бомбу осознания, та наконец-то почувствует себя оскорбленной, не задаст ни единого вопроса и сию же секунду расстанется с Сашей. Вместо этого Соня подробно ее расспрашивала: ее интересовало, когда это началось, и сколько продолжалось, и почему закончилось, и хотя она совсем не выглядела злой, с каждым новым вопросом Ане становилось все больше не по себе.

Они еще раз обнялись на прощание, Соня ушла. Если бы не крохотный червячок сомнения, происхождение которого Аня не понимала, она была бы совершенно спокойна. Она не знала, что произойдет дальше, но была уверена, что впервые за много лет честна с собой и близкими и дальнейшее от нее не зависит.

Они не виделись пару месяцев, хотя и списывались несколько раз. Саша привел свою угрозу в исполнение и действительно ушел – не столько, правда, от Сони, сколько в запой, но на начальном этапе эти направления пересекались. Соня страдала и пыталась его вернуть. До Ани доносились отголоски этой драмы, и она наблюдала за ней со стороны и безвольно: козырей, чтобы повлиять на исход, у нее больше не осталось. Потом Саша позвал ее на подмосковную дачу, где пил последние несколько дней. Аня приехала и ужаснулась: это был покосившийся темный дом, грязный и неуютный, в котором до омерзения сильно пахло яблоками. Помимо хозяев и Саши, там оказалась Соня – Аня сразу заподозрила, что ее саму Саша позвал, только чтобы накалить обстановку. Скандала, впрочем, не произошло: Саша быстро уснул, Соня и Аня вежливо общались до вечера. Основательно пьяные хозяева повезли Аню на электричку, Соня поехала с ней, чтобы проводить, – сама она собиралась остаться на ночь. Когда они подъехали к станции, Аня обняла ее и вышла из машины. Она бы соврала, сказав, что в этот момент что-то сжалось у нее в душе, – ничего у нее не сжалось, но, захлопнув дверь, Аня еще раз посмотрела на Сонино белое лицо в темном прямоугольнике дверного стекла. Она тогда не знала, что видит Соню в последний раз, а позже удивлялась – почему ей вообще пришло в голову обернуться?

Соня и Саша вскоре помирились, и Аня получила от нее сообщение, что, обдумав все как следует, она поняла – она не может ее простить. Это были настолько немыслимые слова, что поначалу Аня не расстроилась, а разозлилась. Она не верила, что Соню могла задеть измена – Саша и так постоянно ей изменял. Аня не сомневалась, что Соня имела к ней другие претензии, но решила их не высказывать, а спрятаться за оскорбленным достоинством. Она, однако, вежливо дала Сониному гневу улечься, прежде чем сама написала снова, но в ответ получила только вежливый отказ.

Шли месяцы, которые, к изумлению Ани, складывались в годы. Вспоминая их последний день на даче, она много раз спрашивала себя, что бы она почувствовала, знай тогда, что видит Соню в последний раз? Наверное, то же самое, что чувствовала теперь: образ Сониного лица в машине с годами раздумий наполнился таким весом, что давил на Анино воображение гирей. Еще Аня думала: если бы она могла отмотать время назад, стала бы она рассказывать Соне про измену? И отвечала: не стала бы. От таких рассказов не выигрывает никто. Однако дело было сделано. Какие бы настоящие причины ни двигали Соней, наверняка можно было сказать только одно: Аня сотворила все эти причины собственными руками.

Радио в Аниной камере неожиданно выкрутили на максимум и тут же снова сбавили громкость. Аня от неожиданности подскочила на кровати. Самым неприятным было то, что она снова вспомнила про ухо. Специально топая ногами, она прошагала к двери и что было силы постучала.

Глазок приоткрылся.

– К врачу вы меня когда отведете? – резко спросила Аня.

– Ждите, – ответил ей сердитый мужской голос из-за двери. Крышка глазка упала на место и закачалась.

– А на звонки когда? – крикнула вдогонку Аня, но больше ей не ответили.