Игра, которую я вам предложил, не значит, что, учитывая контекст и обстоятельства возникновения, отрывки из авангардной поэзии имели бы такое же влияние и такую же силу, как и отрывки из рекламы, и наоборот. Я всего лишь хотел показать, что общество алчно захватывает литературу, пользуясь ее творческой силой, оскопляет, чтобы укрепиться самому, как бывает в любом порядочном обряде каннибализма. Ни одна строчка из антологии «Новейших»[502] не теряет значимости только из-за того, что некий ловкий рекламщик изменил ее внешние стилемы. Можно понять, почему, встретившись с реальным уравниванием языков и потускнением Инаковости Одинакового, новое поколение решило, что писать теперь означает нечто другое: вместо того, чтобы писать, нужно расклеивать плакаты, рисовать на стенах провокационные граффити. Был проведен даже анализ риторики настенных надписей, чтобы показать, что иногда сила лозунга может приравниваться к силе сатирических стихов из поэтических сборников. Я не буду цитировать затасканные лозунги из Сорбонны, а приведу фразу, написанную на стенах факультета архитектуры в Милане: «рабочие, хотите, чтобы ваши дети пошли в университет? запишите их в полицию»; не исключаю, что суждение опрометчиво, но, возможно, это и есть новый способ написать «я вашу милость раздражаю явно…»[503], конечно, более лаконично, но, скорее всего, не менее трагично и в итоге не менее пронизано человечностью и яростным состраданием.

7. Создать хороший лозунг не значит отказаться от работы со словом в пользу чистого действия, но может означать, что задача провокации больше не решается одним лишь отступлением от концептуальной нормы. С другой стороны, неоавангардизм уже пытался подвергнуть критике содержимое, однако он воспринял это содержимое в застывших формах, которые оно приняло в массовом обществе (отсюда необходимость анализировать содержание посредством мультимедийного слияния или, скорее, смешения поэзии и визуально-вербального материала, различных коллажей, в которых массовое общество формулирует и утверждает свою идеологию). Я говорю об экспериментах в области визуальной поэзии, первым (но не последним) центром которых была «Группа 70» во Флоренции: где трудно сказать, где начинаются визуальные манипуляции и заканчиваются вербальные. Первые признаки литературы, которая больше не узнает себя в своих традиционных формах (и которая, однако, подхватила в содержательном ключе свободословный[504] материал футуристов).

8. Игра «вырезать и вставить», магнитофонные записи, бессовестное использование языка, которым говорят другие и (в самых патерналистских массмедиа) против других, – вот что взяли неоавангардисты, и здесь можно вспомнить вербальные коллажи Нанни Балестрини[505]. Но Балестрини, занявший после 1968 года воинственную позицию во внепарламентской политике, в своем последнем романе «Мы хотим»[506] дает нам пример (на мой взгляд, очень хороший) литературного использования того языка, который формировался самостоятельно, на заводах, на профсоюзных собраниях, в среде студенческих протестов и рабочего гнева.

Если мы полистаем газеты различных группировок, мы обнаружим в некоторых случаях попытку (часто наивную) придумать язык «народных масс».

Иногда выбор в его лирической демагогии, которая обязана своими стилемами отчасти плохим переводам с китайского языка и отчасти школе неореалистического маньеризма, дает результаты вроде тех, что можно найти в Servire il popolo, газете Союза марксистов-ленинцев:

В качестве альтернативы этой революционной «халтуре» еженедельник Lotta Continua[507] предпринимает попытку разработать разговорный итальянский язык, сотканный из бытовых, технических или диалектных слов с дозированным добавлением брани, и недостаток там не в том, что выходит слишком вульгарно, скорее, наоборот, слишком культурно – больше напоминает язык Тестори или Гадда[508], чем речь операторов сборочных конвейеров: