— Одно и то же. «Нурат» поменяется по четвертому падежу, потому что рядом стоит «адат», и тогда мы получим ту же логическую цепочку, что и Хешай.

— Да нет же! — Маати хлопнул рукой по столу. — Тут все иначе.

Семай медленно, глубоко вздохнул и поднял руки ладонями вверх. Жест был необычный, но Маати все равно понял его значение. Они вымотались до предела. Он привалился к спинке стула, чувствуя, что спина и шея совсем затекли. Жаровня, стоявшая в углу, наполняла комнату запахом тепла, но никак не могла ее согреть.

— Знаешь, — предложил Маати, — давай отложим все на денек. Все равно надо библиотеку перенести в подземелья. Тут уже так холодно, что пальцы посинели.

Семай кивнул, окинул взглядом кавардак. В глазах у него явственно читалось отчаяние.

— Я все соберу, — пообещал Маати. — А потом возьмем десяток рабов со спинами покрепче, и перетаскаем все в зимние чертоги. Дня за два управимся.

— У меня дома тоже есть кое-что ценное, — вспомнил Семай. — Мне кажется, будто я уже месяц там не был.

— Прости.

— Что вы. Тут нет вашей вины. Просто в комнатах стало пустовато без Камня. Слишком тихо. Очень уж много воспоминаний.

Маати встал, и колени тут же заломило. В затекшие ступни вонзились тысячи иголок: он почти не двигался в последние дни. Он похлопал Семая по плечу.

— Встретимся через три дня. Я приведу книги в порядок, и возьмемся за дело со свежими силами.

Семай изобразил позу согласия. Выглядел он неважно, как будто выцвел от усталости. Семай начал тушить светильники, а Маати направился к себе, не спеша, чтобы постепенно размять затекшие ноги. Ему совсем не хотелось вывихнуть лодыжку и сделать зиму еще хуже, чем она обещала быть.

Его комнаты опустели. В очаге не осталось ничего, кроме старой сажи. Исчезли занавеси, кушетки, столы и шкафы. Слуги все перенесли в нижний город. Холод в Мати вгрызался в любую вещь до самой сердцевины. Уже скоро снега заметут окна и двери. Чтобы выйти наружу, горожанам придется открывать снежные двери вторых этажей. В тепле подземных глубин жители Мати, а теперь — и Сетани, будут собираться в чайных, говорить, драться и петь, играть в хет и фишки. Потом зима ослабит хватку, снега превратятся в талые ручьи и побегут по черным мостовым. Всю зиму на поверхности будут жить одни кузнецы. Зеленые медные крыши не тронут ни снег, ни лед, и столбы угольного дыма будут по-прежнему подниматься над городом почти вровень с башнями.

Город переживет зиму. Последнюю зиму, перед тем, как сюда явятся гальты, чтобы всех уничтожить.

Если бы только на свете нашелся еще один способ выразить идею изъятия. Исторгающий Зерно Грядущего Поколения. Настоящее имя Бессемянного. С грядущими поколениями особых трудностей не возникало. В старых грамматиках было несколько способов описать преемственность. Но вот изъятие…

Маати дошел до узкой красной двери в глубине дома и направился вниз по ступенькам. На лестнице было темно. Темней, чем в безлунную ночь. Надо было напомнить старшим слугам, чтобы повесили тут фонари. В тоннелях и даже, как он слышал, в шахтах на равнине, собралась уйма народа. Не верилось даже, что некому позаботиться об освещении на лестнице второго поэта.

А может, уже начали экономить масло? От этой мысли ему стало не по себе.

Он все шел и шел вниз, держась одной рукой за холодную каменную стену, чтобы не упасть. Маати не хотел спешить. Боялся, что у него закружится голова, а в такой кромешной тьме слишком легко было оступиться. Однако ум был занят ступенями лишь наполовину. Семай был прав. Логическая структура была та же, что и в «нурат». Значит, они зашли еще в один тупик.

Удаление.

В этом понятии заключалось движение одного относительно другого. Нечто, заключенное в оболочку, покидало ее, и расстояние между ними росло. Это значило вынуть семя из коробочки, ребенка из чрева, драгоценный камень из оправы. Вытащить человека из дома или постели. Изъять. Хешай пленил Бессемянного так изящно и просто, что это казалось неизбежным. Вот в чем заключалось проклятие вторых и третьих пленений того же андата. Найти что-то столь же гармоничное, но совершенно иное, было почти невозможно. Маати до боли стиснул зубы.

Он спустился в широкую верхнюю комнату своих зимних покоев. Ночная свеча, горевшая в ней, еще не истаяла и на четверть. Осенние вечера тянулись долго, а значит, горожане внизу еще и не помышляли об отдыхе и сне. В отличие от Маати, который успел намаяться за день. Он взял ночную свечу, прошел по тесному короткому проходу и вышел ко второй лестнице, которая спускалась в спальню.

Здесь было гораздо теплее, чем в библиотеке. Отчасти потому что под землей воздух грели десять тысяч человек, отчасти из-за отсутствия ветра. Слуги застелили постель одеялами и мехами. На письменном столе стояла металлическая чаша со стенками толщиной в палец, которые сохраняли тепло почти целый день. Внутри оказались рис и свинина, приправленная травами. Маати стал не спеша есть. Он не замечал вкуса еды, пил рисовое вино, словно воду. Даже когда он положил в рот последний кусочек свинины, залитый острым соусом, пальцы на руках и ногах еще не отогрелись. Удаляющий Мурашки с Кожи Старика. Когда-то был и такой андат.

Маати накрыл железную чашу тяжелой крышкой, разделся, лег в постель и попытался заснуть. Он лежал, смотрел, как горит свеча, вдыхал запах нагретого воска и никак не мог успокоиться. Не мог выгнать холод из пальцев, не мог остановить свой разум. Все боялся: как только закроет глаза, вернутся кошмары, которые начали преследовать его по ночам.

Образы, приходившие к нему, становились все тревожнее, все злее. Ему виделось, как отцы рыдают над мертвыми сыновьями, а сыновья на самом деле — мешки, набитые окровавленным зерном и дохлыми мышами. В следующем сне он долго искал среди тел, сваленных в усыпальнице, своего сына, надеясь, что тот еще жив, но снова и снова находил детей Оты. Потом ему снилось, что через город в глубину ведет подземный ход, и он спускается по нему все ниже и глубже, чем самые глубокие шахты, пока сам камень не превращался в живую, алую, кровоточащую плоть. Обычно он просыпался от крика. Откуда-то издалека мужской голос кричал ему, спрашивая, чей это ребенок. Чей ребенок?!

«И вот с таким воображением, — подумал Маати, глядя на одинокое пламя ночной свечи, — я собираюсь пленять андата. Все равно, что забивать гвозди куском тухлого мяса».

Ночная свеча истаяла на три самых мелких риски, когда Маати встал, натянул халат и вышел в широкие сводчатые галереи, лежащие под хайскими дворцами. В банях, по крайней мере, тепло. Если уж заснуть не удалось, он будет страдать с комфортом.

В залах оказалось на удивление много мужчин и женщин в дорогих одеяниях утхайема. Маати подумал, что этого стоило ожидать. Из Сетани приехали не только ремесленники и купцы. Этой зимой в подземных чертогах поселилось целых два двора. Значит, будет вдвое больше интриг и сплетен. Определить, кто с кем спит, станет в два раза труднее, и даже угроза смерти от гальтского меча не удержит придворных от вечного соперничества.