В сопровождении телохранителей Ота двинулся вдоль по дороге. Все больше воинов собиралось вокруг. Они шли назад, к Сетани, а гальты падали и падали на землю под ударами их мечей. Вдали запел рог — сигнал конникам. Ошеломленные враги жалкими кучками по трое или четверо теснились на середине дороги. Их окружили со всех сторон, перекрыв пути к отступлению. Некоторые попытались укрыться за деревьями, но быстро убедились, что лес на склонах ощетинился клинками. Остальных добили стрелами и камнями. Какой-то инженер, похоже, догадался о замысле Оты. Над колонной взметнулись белые столбы пара — в котлах сбрасывали давление. Кругом пахло кровью, раскаленным металлом и дымом; от влажного воздуха во рту появился тошнотворный привкус. Дважды волна врагов накатывалась на Оту и плотное кольцо окружавших его людей, и дважды ее отбрасывали назад. Гальты утратили всякий порядок и дисциплину. Они проигрывали. Увидев Оту, всадники в цветах великих семей Мати и Сетани подняли мечи.

Он шел, переступая через мертвых и умирающих, мимо развороченных взрывами котлов и уцелевших паровых телег, мимо лошадей, которые уже испустили дух или еще бились в агонии. Солнце почти поднялось в зенит, и утро закончилось, когда Ота дошел до последней повозки. Теперь вокруг него собралось чуть ли не все войско. Он повернул обратно, и люди двинулись за ним, добивая по пути гальтов. Впереди простирались равнины, где-то за ними лежал Мати. Гальтские лучники заняли позиции, чтобы прикрыть отступление. Ота поднес к губам рог и подал сигнал остановиться. Другие рога ответили ему, подтверждая, что приказ услышан. Битва кончилась. Гальты забрались далеко, но дальше им пути не было. Ота почувствовал, что еле передвигает ноги.

На юге войско заволновалось, как будто ветер прошелся по высокой траве. К Оте, улыбаясь во весь рот, спешил хай Сетани. Вышитые рукава его шелковых одежд пропитались кровью. Ота обнаружил, что и сам расплылся в улыбке. Он сложил руки в жесте поздравления, но хай Сетани с гиканьем обхватил его за пояс и поднял в воздух, как папаша — маленького сына.

— У вас получилось! Вы разделали этих ублюдков!

«У нас получилось», — хотел сказать Ота, но ему не дали. Воины подняли его на плечи. Над войском поднялся многоголосый рев, тысячи глоток крикнули, как одна. Ота больше не сдерживал радость, он купался в ней. Они победили. Гальты не придут в Мати до холодов. У него получилось.

Его носили туда и сюда. Крики и славословия бушевали вокруг, словно ураган. Вернувшись на дорогу, Ота с удивлением обнаружил, что хай Сетани, забыв достоинство и чин, пустился в пляс вместе с простыми охотниками и рабочими. Заметив его, Сетани поднял меч и что-то прокричал. Люди вокруг перестали танцевать и подхватили его клич, приветствуя Оту поднятыми клинками. Когда он разобрал, что кричат воины, к горлу подкатил ком. По войску волнами прокатывались и расходились, точно круги на воде, два слова: за Императора!

Баласар стоял на главной площади Тан-Садара. Над ней нависло холодное белое небо. Деревья, которые росли по углам с восточной стороны, почти облетели. Он подумал, что это хороший день для конца. Под арками колоннад, окружавших квадрат площади, столпились члены утхайема. Они разглядывали Баласара, две сотни его воинов в триумфальных облачениях и связанного, коленопреклоненного хая Тан-Садара на мостовой из красного кирпича. Поэт сгорел вместе с книгами еще в тот день, когда Баласар вошел в город. С казнью правителя можно было повременить. Несколько дней его держали в общей тюрьме, выставив напоказ всем любопытным. Эта небольшая задержка ничем не угрожала миру, а Баласар слишком устал после многодневных переходов и боев.

— Хотите что-то сказать напоследок? — спросил Баласар, обращаясь к хайему на его родном языке.

Правитель оказался моложе, чем он ожидал. Ему было не больше тридцати зим. Слишком молод, чтобы взвалить на себя ответственность за целый город, слишком молод, чтобы умереть на глазах у вельмож, предавших его. Хай покачал головой. С достоинством и гордостью.

— Если вы присягнете на верность Верховному Совету Гальта, я освобожу вас, и мы вместе покинем эту площадь, — продолжил Баласар. — Конечно, придется держать вас под стражей. Мне не нужно, чтобы вы собрали против нас войско. Но ведь есть вещи и пострашнее плена.

Губы хая скривились в подобии улыбки.

— А есть кое-что пострашнее смерти.

Баласар вздохнул. Он не видел особой чести в том, чтобы казнить пленника. Но тот сам выбрал свою судьбу. Баласар поднял руку. Загремела барабанная дробь, запели трубы, взлетел топор. Когда палач высоко поднял руку с головой хая, толпа содрогнулась, однако на лицах Баласар прочел воодушевление, радость.

«Знают, что останутся живы, — подумал он. — Как только поняли, что я не собираюсь их убивать, все превратилось в очередное зрелище. Теперь будут обсуждать казнь в своих банях и зимних садах, выгадывать и ловчить, чтобы урвать побольше денег и власти. К весне половина переоденется в рубахи с Гальтским Древом».

Он посмотрел на обезглавленное тело и на миг ощутил страстное желание спалить весь город. Однако вместо этого Баласар повернулся и пошел прочь, во дворцы, где остановился со своими людьми.

У него осталось восемь тысяч воинов. Несколько сотен погибло во время боев и набегов по дороге из Нантани. Еще несколько сотен он оставил в завоеванном Утани. На Удун тратить людей не стоило. Зачем сторожить пепел?

Утани сопротивлялся врагам только для вида, поэтому его почти не тронули. Тан-Садар чуть ли не выслал навстречу завоевателям танцовщиц и музыкантов. Конечно, это была неправда. Баласар подумал так из-за отвращения, которое вызывал в нем дворец с его огромными залами и выстланными лазурью и золотом сводами, под которыми гуляло эхо шагов. Город сдался без боя. Наверное, жители поступили мудро, но разве это было поводом для торжеств? Единственными, у кого хватило мужества, оказались поэт и хай. Да. Еще жены и дети хая. С ними тоже расправились по приказу Баласара. В конце концов, может, у него и не было никакого права судить о чести и бесчестии.

— Тьма опять сгущается, генерал?

Баласар поднял голову. У подножия широкой лестницы стоял Юстин. Рубаха у него была вся в грязи, щеки и подбородок заросли щетиной. Даже с пяти шагов от него разило навозом и конским потом. Баласар еле удержался, чтобы не броситься к старому другу и не обнять его.

— Тьма? — переспросил он, широко улыбаясь.

— Я о настроении. Вы всегда такой под конец похода. Неделю-другую будете ходить мрачнее тучи. Как в Эдденси. Или после осады Мальсама. Уж не обижайтесь, но вы все равно как моя сестра после родов.

Баласар захохотал. Как хорошо было смеяться, радоваться, знать, что в его тяжелых мыслях нет ничего особенного, что так случается всегда. А ведь он и правда позабыл об этом. Баласар сжал руку Юстина.

— Рад, что ты вернулся. Почему не прислал гонца?

— Я хотел, но понял, что сам приеду раньше.

— Идем. Расскажешь, как все было.

— Мне бы для начала в баню…