– У меня нет бабушки в деревне, – оправдывалась Мария.

– Вот и плохо! Пару раз нюхнула бы навоза, подоила бы корову…

– Па-а-апа, – презрительно щурилась строптивая дщерь, – Богу – Богово, а кесарю – кесарево!

– Что-о-о? – вспыхивал Виктор и сжимал кулаки в кармане, потом признаваясь жене в дурных мыслях: «Знаешь, еще секунда, и я бы ввалил твоей дочери по первое число!» – «Ну и ввалил бы», – соглашалась Тамара, после чего Мальцев наполнялся гордостью, как резервуар водой, от осознания своего благородства. Был Виктор Сергеевич человеком, не подозревающим о наличии середины, душа его металась между двумя доминантными состояниями: либо ипохондрия, помноженная на сладострастное чувство вины, либо щенячья любовь к жизни, при условии, что протекает она у ног священного животного по кличке Томка, у брюха которого жизнерадостно попискивало божье создание, призванное только радовать. Ведь, наконец, чья это задача поддерживать покой и уют в семье Мальцевых? Конечно, ее. Для чего-то все-таки Бог создал женщину?

Правда, над его женщиной Создатель, видимо, трудился не так тщательно, как над другими. Его женщина не умела размешивать ложечкой сахар в стакане и проверять температуру напитка прежде, чем он попадет к нему в рот. Сразу подавала. Еще эта глупая баба отказывалась служить, как-то не вовремя вспоминая, что на сегодня у нее личные планы. И еще был у нее огромный недостаток – вероятно, Господь отвлекся, отвечая на вопросы парящих ангелов, – она часто оказывалась права. В народе это называлось «как в воду глядела».

В воде «отражались» причудливо расплывшиеся лица коллег по работе, близких и дальних родственников, друзей, товарищей, знакомых и даже незнакомых. И среди них обведенное тремя защитными кругами колыхалось изображение той самой полной семьи, о прелестях жизни в которой так много проповедуют педагоги-психологи.

Пока Тамара Николаевна Мальцева с бесшабашной расточительностью топила дензнаки в морской пучине, в ее богатом воображении уже формировался образ прекрасного будущего. Выглядел он заманчиво, как на рекламном проспекте. Тамара видела себя и… узкие европейские улочки, потом опять себя и… микроскопическую чашечку кофе на крахмальной скатерти в старом венском кафе, видела величественные аэропорты, мраморные лестницы национальных галерей, расписные купола-шатры под южным небом, огни, как ей казалось, Мулен Руж и еще много чего подсмотренного и подслушанного. Ни в одном кадре, промелькнувшем перед ее глазами, не было привычного изображения мурлыкающей Машки в обнимку с печальным рыцарем, на латах которого светился лик Прекрасной дамы с мальчишеской стрижкой, всклокоченной на затылке.

«Честное слово, – пообещала себе Тамара. – В следующий раз поеду одна».

– Вы, я смотрю, одна? – вкрадчиво вползло в ухо назойливое «слово-насекомое».

Мальцева вздрогнула от неожиданности, резко обернулась и обнаружила стоящую за спиной белокожую Фьяметту.

– Одна, – подтвердила Мальцева, этикетно улыбаясь.

– Значит, уезжаете?

– Уезжаем.

– Очень жаль. Девочки так подружились, – посетовала Оксана, поправляя лямки растянувшегося от соленой воды купальника.

– Найдется еще для вашей дочери подружка, – пообещала Тамара собеседнице. – Счастливо оставаться.

– Подождите, – неожиданно властно приказала Фьяметта. – Я вот что хотела вам, Тамарочка, сказать.

Мальцева вопросительно посмотрела на Истомину.

– У вас с мужем проблемы, – заговорщицки сообщила Оксана.

– В смысле? – оторопела Тамара.

– Вы слишком на него давите. Это заметно. Он вас бросит.

– …

– Мужчина – это ребенок. С ним нужно ласково, терпеливо…

– Как вы с Костей?

– Ну хотя бы как я, – скромно потупилась Фьяметта.

– Послушайте, – решительно заявила Мальцева. – Позвольте…

– Тер-пе-ние, – произнесла по слогам Истомина и подняла вверх указательный палец. – Церковь! Как часто вы ходите в церковь? Вас спасет только вера. Вы ведь неверующий человек? – грозно призвала она к ответу растерявшуюся Тамару. – Я же чувствую!

– Каким чутьем? Верхним? Нижним?

– Напрасно вы, Тамара, надо мной иронизируете: в моих словах – правда.

– Правда в том, что вопросы веры – это вопросы интимного свойства. И настаивать на их обнародовании – это вторгаться в святая святых – в мое личное пространство. Какая вам разница, Оксана, какой я веры, хожу ли в церковь, терпелива я или вспыльчива?

– Равнодушие губит людей, – печально произнесла Фьяметта, но не отодвинулась от Мальцевой ни на сантиметр. – Вы приехали в священное место, храм поблизости, а я ни разу не видела, чтобы вы оттуда вышли.

– А вдруг я мусульманка? – поинтересовалась Тамара.

– Никакая вы не мусульманка. У вашей Маши на шее крестик, у Виктора – тоже. А если и мусульманка, то тем более! Истинная вера – это христианская вера.

– То есть мусульмане, иудеи, буддисты – это…

– Да-а-а-а, – разгорячилась Истомина. – Они – заблудшие!

Интуиция подсказывала Мальцевой, что продолжать разговор не имеет никакого смысла, благо на то есть благовидная причина: наверху муж с ребенком, через час такси подъедет, но Тамара почему-то медлила.

– Оксана, – вкрадчиво заговорила она. – В моих жилах течет кровь людей разных национальностей и разного вероисповедания. Мой дед, кстати, мусульманин, говорил мне о том, что неважно, какому богу молиться, что он один и он – внутри каждого из нас.

– Экуменизм! – взвизгнула Фьяметта и, казалось, была готова осенить Мальцеву знамением.

От догадки, что перед нею религиозная фанатичка, Тамара попятилась, на всякий случай оглянувшись по сторонам. Из-под навеса к ней устремилась Оля-Лиза, подскакивая на разогретой гальке, как воробушек. За ней – сам Истомин.

– Та-ма-ра! – неожиданно громко завопила маленькая и беленькая. – Подожди!

Мальцева с облегчением выдохнула и бросилась навстречу девочке.

– Привет, Лиза! – нарочито громко и внятно обратилась она к ребенку и, нагнувшись, прошептала в самое ухо: – Или ты О-о-оля?

Девочка отрицательно помотала головой:

– Я – Ли-и-иза.

– А где Оля?

– Ушла, – буднично сказала девочка. – Ее Сталин задушил. Ночью.

– Опять ужасы рассказываешь, Лизавета? – раскатисто рассмеялся Истомин и посмотрел Мальцевой прямо в глаза, в самое их сердце – точечные зрачки. Тамаре стало неловко. – Пришли попрощаться? – не отрывая взгляда, поинтересовался Костя.

– С морем, – обронила Тамара и протянула Истомину руку: – Счастливо оставаться.

Тот, не отпуская женскую ладонь, уточнил:

– И куда же теперь? В Москву?

Подскочила Фьяметта и доброжелательно затараторила: