это сливы, – и надкусила твердую горьковатую мякоть. В лагере ценилась всякая еда, так что, наверное, надо было запихнуть в себя эти оливки, но как радовалась та гречанка, которой Ливи отдала их. Это был яркий момент дня.

– Ты долго еще будешь работать? – спрашивает Ливи.

Каковы могут быть последствия длительного недоедания и повлияют ли они на беременность Магды, думает Ливи. Но Циби хорошо перенесла беременность, так ведь?

– А-а, я рада, что ты об этом спросила. Сестричка, у меня есть для тебя хорошая новость. Может, тебе пора распрощаться с грязью под ногтями. – Сияющая Магда указывает на руки Ливи.

– Мои ногти? – Ливи в смущении смотрит на свои руки.

– Забудь о ногтях. Госпожа Вейцман хочет с тобой познакомиться. И если ты ей понравишься – а разве может быть иначе, – то сможешь занять мое место, когда я уйду в декретный отпуск.

– Твое место?

– Я беременна, Ливи, соображай! Тебя это интересует?

Ливи делает большой глоток сока. Работа в доме президента? Она и представить себе такого не могла. Апельсиновые рощи – это все, что у нее есть. Городок растет, но не настолько быстро, чтобы Ливи нашла себе постоянную офисную работу. Этот вариант может быть идеальным.

– Конечно интересует.

– Хорошо. Потому что я уже договорилась о твоем собеседовании. Не на несколько месяцев. Госпожа Вейцман сказала, что если ты вполовину так хороша, как я, то для нее подойдешь.

– Вполовину так хороша, как ты? Нахалка!

– Ладно, возможно, она этого не говорила.

– И когда ты собираешься оставить работу? – У Ливи сияют глаза, она уже представляет себе встречу с президентом.

– И кто же здесь нахальный?

В ту ночь, лежа в постели, Ливи размышляет о работе в таком месте, где она не безымянное лицо среди многих, выполняющее одинаковую со всеми работу. Она ощущает трепет надежды на лучшее будущее. Может быть, сегодня она не уснет в слезах, как бывало каждую ночь с тех пор, как сестер вышвырнули из их дома во Вранове. Она не собирается плакать, но, закрыв глаза, видит перед собой лицо матери. Мама любила этот дом, она приложила много сил, чтобы превратить его в уютное жилище. А теперь какой-то мужлан и его домочадцы едят из их посуды, сидят на их стульях, спят в их кроватях. Стоит положить голову на подушку, и Ливи всегда переносится в тот день: и вновь она лягает этого мужлана в ногу, отталкивая от Магды.

Испустив глубокий вздох, она чувствует, как у нее сжимается горло. Несмотря на энтузиазм Ливи в отношении новой работы, эта ночь не отличается от других, но, засыпая, она нашептывает обещание матери.

Я сделаю так, мама, что ты будешь гордиться мной.

Три месяца спустя, в день собеседования, умытая, опрятно одетая и причесанная Ливи направляется в дом президента вместе с Магдой, которая умоляет сестру не идти так быстро и пожалеть беременную женщину.

И вот наконец Ливи в доме. От волнения она почти в ужасе, губы у нее пересохли. Ливи входит в гостиную, где на небольшом белом диване сидит госпожа Вейцман и протягивает ей руку. Ливи пожимает ее.

– Садитесь, дорогая моя. – Госпожа Вейцман указывает на стул. – Мне кажется, проще будет говорить по-немецки, не возражаете? Или на иврите, если вы говорите на нем лучше, чем ваша сестра. Мой словацкий, боюсь, совсем плох.

– Немецкий нормально, – отвечает Ливи.

– Расскажите о себе.

– Рассказывать почти нечего.

Ливи думает, что в мире не хватит времени, чтобы рассказать о себе и обо всем, что она вынесла.

– О-о, я не верю вам, Ливи. Магда уже много рассказала мне, но я хотела бы услышать это от вас.

Час спустя Ливи умолкает. Она кратко изложила госпоже Вейцман историю своей жизни, и ей тут же предложена работа.

До конца недели Ливи пребывает в состоянии эйфории. Она встретила мужчину, заставляющего ее смеяться, а теперь она работает в доме президента Израиля. Ее сестры состоят в счастливом браке, одна с ребенком, вторая беременна.

Но действительно ли я счастлива? – спрашивает она себя.

В подобные моменты, находясь на пороге больших перемен, Ливи ощущает холодок вдоль спины. Она чувствовала это перед тем, как они ступили на трап в Хайфе, и когда они с Магдой и Ицхаком поехали в Реховот начинать новую жизнь, и в первый день в доме Вейцманов. Обычно Ливи принимает это как должное: она взволнована предстоящим приключением, и это просто дрожь предвкушения. Но в других случаях, как нынешней ночью, холодок вдоль спины переносит ее назад в Биркенау, в больницу, где ее лечили от тифа.

Есть одно воспоминание из жизни в Биркенау, заставляющее ее считать, что она не заслуживает своей хорошей судьбы.

Они с Матильдой лежали на одинаковых больничных койках, у обоих была лихорадка, обе страдали, но странный поворот судьбы распорядился так, что Ливи пережила ту ночь, а Матильда нет.

В то время как Ливи спасали – заставили лежать на полу уборной, и ее сорочка пропиталась мочой, – Матильду прямо с койки отправили в газовую камеру. Этой девушке было отказано в новой жизни в Израиле, отказано в работе в доме Вейцманов и в любви двух сестер. Ливи понимает, что это безумие, но чувствует сейчас именно это – словно она ходит в башмаках умершей девушки.

Ливи не понимает, почему именно это воспоминание приходит к ней в подобные моменты. Она не винит себя в смерти Матильды, но ей кажется, она всегда будет спрашивать себя: если бы та девушка выжила, то была бы здесь, замирая от предвкушения нового приключения?

Циби и Магда говорят ей слова утешения, делятся собственными, наиболее щемящими историями, но ни одна не может объяснить, почему Ливи вновь и вновь переживает смерть той девушки. Может быть, потому, что эта простая история символизирует микрокосм всей ее жизни в Биркенау – ночь, когда она выжила, а другая девушка умерла.

Ночь, когда Мала, сказав несколько слов в нужное ухо, спасла ей жизнь.

В этих воспоминаниях есть ужасная соразмерность, думает Ливи, представляя, как везла на тачке в крематорий тело умершей переводчицы.

Глава 30

Реховот