И вот — заключение. Критик уверяет: «И лагерный срок Солженицын провел в основном, что бы ни писали его ниспровергатели, среди той же «нутряной России», каменщиком, литейщиком». Ну что заставляет тебя при таком-то оснащении лезть на рожон? Право, полное впечатление, что В. Бондаренко не читал не только Симонова, которого терпеть не может, как вся его компашка, но и обожаемого Солженицына, за которого хоть сей миг — в огонь и в воду.

Да, было время, когда Александр Исаевич изображал себя не только героем-фронтовиком, четыре года без роздыху то истреблявшим врага из пушек, то с винтовкой наперевес и с кличем «За Родину! За Сталина!» ходившим в штыковую атаку, но еще рисовал себя и рядовым трудягой-зэком, прошедшим в лагере все круги ада. Так, 30 июня 1975 года, выступая на большом митинге американских профсоюзов в Вашингтоне, он начал страстным воплем: «Братья! Братья по труду!..» И представился как истый троекратный пролетарий: «Я, проработавший в жизни немало лет каменщиком, литейщиком, чернорабочим…» Немало — это сколько: лет двадцать? или десять? ну хотя бы семь-восемь? Ладно, пусть будет три годочка… Американцы внимали голосистому пролетарию, развесив уши, даже аплодировали, иные инда прослезились. Да, было такое время и такие гордые заявления кумира, но потом-то через болтливость самого страдальца выяснилось, что подлинная картина его пролетарского стажа выглядит несколько иначе. И он, конечно, сбавил тон. Но в дни юбилея опять взыграл, как молодой, — стал заливаться о том, какой он замечательный каменщик.

На самом деле большую часть срока он в буквальном смысле ПРОСИДЕЛ — за письменным столом.

В обеденный перерыв валяется во дворе на травке или спит в общежитии: мертвый час, как в пионерлагере. Утром и вечером гуляет, перед сном в наушниках слушает по радио музыку, а в выходные дни (их набиралось до 60. У Достоевского — три: Рождество, Пасха да день тезоименитства государя) часа три-четыре играет в волейбол и опять же совершает моцион. Вот такая каторга — с мертвым часом и волейболом, с моционом и музычкой, с трехразовым питанием, соответствующим всему этому. Вот только сауны не было. А самыми неразлучными товарищами Солженицына в заключении были не кандалы, как у Достоевского, а канцелярский стол, перо, чернильница и промокашка. В этом лагере, похожем если уж не на пионерлагерь, то на Дом творчества в Малеевке, где, впрочем, сауны тоже никогда не было, гигант мысли пробыл без малого три года, занимаясь сочинительством да читая книги, получаемые по заказу аж из Ле-нинки! Напоминание о такой каторге В.Бондаренко называет «клеветой на классика», ибо «Архипелаг» он, повторяю, явно не читал…

Но вдруг 19 мая 50-го года гения и пророка оторвали от письменного слова и без чернильницы, без промокашки отправили в Экибастузский особый лагерь, в края Достоевского. За что такая немилость? Молчит, не объясняет, вернее, дает путаные объяснения. Это наводит на мысль, что, возможно, ему надоело выполнять работу Ветрова и он заартачился.

В этом спецлагере титан художественного слова пробыл оставшийся срок. Он пишет: «В начале своего лагерного пути я очень хотел уйти с общих работ, но не умел». Не умел?! Да кто же тогда без конца витал в руководящих сферах — то замом, то завом, то начальником? А доктор Троицкий, знавший Достоевского на каторге, вспоминал, что тот «на все работы ходил наравне со всеми». И, напомним, в кандалах, которые узнику социализма и не снились.

Дальше узник сообщает, что в бригаде Боронюка появилась возможность стать каменщиком. «А при повороте судьбы я еще побывал и литейщиком». А также и столяром, о чем, видно, забыл, да еще паркетчиком. Наконец-то добрались мы до его пролетарских специальностей, по поводу которых плакали американцы и ликует Бондаренко. Но сроку-то сидеть оставалось меньше двух с половиной лет. Однако же свое приобщение к пролетариату Солженицын поспешил воспеть в гордом стишке «Каменщик».

Но, увы, оказывается, только шесть месяцев он проработал каменщиком. А дальше? Однолагерник Д.М. Панин в «Записках Сологдина» писал о тех днях: «На мое бригадирское место удалось устроить Солженицына». Что ж, опять? И это после возвышенных-то стихов в честь приобщения! Увы… Так что думать, будто универсал Солженицын овладел перечисленными профессиями основательней, чем профессией маляра, нет никаких оснований. Об одной из них Решетовская прямо писала: «Не судьба Сане овладеть столярным делом». А как литейщик он сумел-таки отлить себе… Что? Конечно же, столовую ложку, и притом большую. Но о колесах для тачки пишет, будто отливал их в вагранке (там же, т. 2, с. 90). Чушь! Вагранка существует для плавки металла, никакие отливки в ней немыслимы. Этого нельзя не узнать, проработав литейщиком хоть два дня. А вот с бригадирской должностью «Саня справляется, она кажется ему необременительной. Чувствует себя здоровым и бодрым».

На очередной руководящей должности пророк пробыл до января 52-го года, когда заболел и его положили в госпиталь, где после великолепно проведенной операции провел две недели. Так до сих пор ничего и не понявший Говорухин гневно обличал советскую власть: «И вот еще не выздоровевшего, слабого, с незажившим швом его посылают в литейный цех». Это вранье на уровне первоисточника. Послали Солженицына — уже не первый раз — в библиотеку. Между прочим работенка очень выигрышная для сексота: постоянное общение с самыми разными людьми. Но подумайте и о том: в лагере строгого режима — библиотека, выбор книг! А Достоевский писал, что в Омском остроге ничего не было, кроме Библии. Ну, разве еще «Дети 37-го года» Владимира Бондаренко.

Приходится констатировать: летом 1975 года, сотрясая атмосферу Америки воплем «Братья по труду!», Солженицын так же врал, как сегодня, спустя тридцать лет врут на просторах отечества его нобелевские Книги Жизни и он сам.

И очень характерно еще вот что. Постоянно, весь срок мечтая о начальственной или просто немускульной работенке и почти всегда добиваясь ее, Солженицын, смотрите-ка, сколь презрительно гвоздит других известных ему лагерников за то, что «цеплялись они: Шелест — за стол вещдоволь-ствия, генерал Тодорский — при санчасти, Конокотин — фельдшером (хоть никакой он не фельдшер), писательница Галина Серебрякова — медсестрой (хотя никакая она не медсестра)» (там же, т. 2, с. 342). Согласитесь, ничего подобного вы до сих пор не видели.

Гений и сексот

В. Бондаренко не понимает, что идет как по минному полю. Ведь каждый шаг может вызвать взрыв и оказаться смертельным. Вот пишет: «Александр Исаевич, Вы сами знаете, каких только фальшивок против России и русского народа не (!) сочиняли». Да, конечно, он знает, ибо сам занимался этим в поте лица своего. Ведь что такое «Архипелаг ГУЛАГ»? Колоссальная фальшивка-донос против России. Что такое «Стремя «Тихого Дона» И. Медведевой-То-машевской, в создании и появлении которого Солженицын сыграл решающую роль? Фальшивка-донос против Шолохова, великого сына русского народа. Он и автора сам разыскал где-то в Крыму для этой фальшивки, и написал со своей всегдашней многословной дотошностью и предисловие, и послесловие, и денег дал на издание.

Бондаренко тут же стелет соломки, надеясь пройти по ней: «Даже если Александр Исаевич за свою жизнь и наговорил, даже написал что-то лишнее, разбираться в том будущим историкам, как разбираются с Достоевским или Тургеневым, к примеру, но главное навсегда уже останется за ним — народная правда! Его вело высшее духовное чутье».