Хан украдкой опробовал свои ноги еще раз, после чего оглянулся за спину, где внизу стояла и посмеивалась Дорегене. Свою лошадь он развернул к ней. Хан знал, что сильно исхудал и поблек за время, проведенное безвылазно в покоях. Ныли суставы, а сам Угэдэй изнывал по вину, да так, что при мысли о нем пересыхало во рту. Жене он обещал, что количество чаш на дню у него убавится; более того, она заставила его себе в этом поклясться. Он уж не стал ей говорить, какого нешуточного размера чаши готовятся сейчас для него в печах для обжига. Слово хана подобно железу, но вино осталось для него одной из немногих жизненных радостей.

— Если чувствуешь, что устаешь, то лучше не упорствуй, — посоветовала Дорегене. — Командиры твои, если надо, подождут еще денек-другой. А ты должен без спешки восстановить силы.

Угэдэй улыбнулся. Неужто все жены с какого-то момента становятся для своих мужей матерями? При этой мысли он не удержался и поглядел на Сорхахтани, все такую же худенькую и грациозную, как танцовщица. Пожалуй, нет такого человека, который один в холодной постели сам не отвердеет в ледышку. Признаться, он теперь даже не помнил, когда наяву испытывал нормальную мужскую потребность. Тело ощущалось выжатым, увядшим и старым. Однако осеннее небо было солнечно-синим, и, пожалуй, сегодня можно проехаться вдоль канала, посмотреть, как там идут новые работы. А то и искупаться в питающей канал реке, если хватит духу залезть в ледяную воду.

— Смотри, не спали мне город, пока я в отлучке, — сказал хан с ноткой заносчивости.

— Не обещаю, но постараюсь, — ответила Дорегене, улыбнувшись строгости его тона. Потянувшись, она взяла его продетую в стремя ногу так, что Угэдэй почувствовал нажатие. Говорить о своей любви к жене нет смысла; хан лишь нагнулся и притронулся к ее щеке, после чего дал шпоры лошади, которая зацокала копытами к воротам.

С ним отправились сыновья Сорхахтани. Хубилай вел в поводу трех лошадей, навьюченных всяческими запасами. Угэдэй смотрел, как он с ним возится, — такой наполненный жизнью, что больно глазам. Своими воспоминаниями о смерти Тулуя хан с Хубилаем не делился. К такому повествованию он все еще не готов, у самого душа болела вплоть до этого холодного утра.

С полдня ушло на то, чтобы добраться до реки. После стольких месяцев обездвиженности мышцы живота ломило. К моменту спешивания руки-ноги хана были словно налиты свинцом, а бедра сводило судорогой так, что впору закричать. А через долину уже доносилось знакомое потрескивание, и завеса дыма вдали висела, словно утренний туман. В воздухе припахивало едковатой горечью, памятной Угэдэю еще с цзиньской границы. Удивительно, но сейчас этот щекочущий ноздри запах вдыхался даже с некоторой приятностью.

Сорхахтани с сыновьями соорудили что-то вроде лагеря, установив возле берега, где посуше, небольшую юрту. На костре уже готовился чай. Пока он заваривался, Угэдэй снова влез на лошадь. Он цокнул языком, привлекая внимание Хубилая, который тут же запрыгнул в седло, готовый следовать за ханом. Глаза отрока были ярки, щеки румянились от волнения.

Вместе они поскакали по залитому солнцем полю туда, где к смотру подготовил свои орудийные расчеты Хасар. Угэдэй уже на расстоянии заметил, как старого военачальника распирает от гордости за свои новые, невиданные прежде орудия. Он ведь тоже был на границе с царством Сун и видел их разрушительную мощь. Угэдэй ехал не торопясь. Действительно, куда и зачем спешить. Взгляд на неохватную запредельную ночь дал ему понимание о бренности всего сущего. Тем труднее теперь заниматься мелкими делами повседневности. Лишь присутствие Хубилая напоминало ему, что не всем это понимание доступно. От вида надраенных бронзовых орудий мальчишку буквально бросило в пот.

Угэдэй тем временем скучливо отвергал церемонные предложения своего дяди — вначале чай, затем угощение. Наконец он просто жестом указал пушкарям: начинайте.

— Тебе, мой повелитель хан, наверное, имело бы смысл спешиться и попридержать свою лошадь, — все так же церемонно обратился Хасар.

Вид у него был осунувшийся и усталый, но глаза горели энтузиазмом. Угэдэя настроение дяди не тронуло. Ноги были слабы, и он не хотел спотыкаться на виду у всех этих людей. Ведь, находясь здесь, он, так или иначе, снова представал перед лицом своей державы. Одна-единственная оплошность, и слух о его слабости достигнет каждого уха.

— Ты, верно, забыл, что моя лошадь была на сунской границе, — сказал он вслух. — Она не дернется и не понесет. Хубилай, а тебе надо сделать, как он сказал.

— Слушаю, мой повелитель.

Хасар, сцепив за спиной руки, мотнул головой своим орудийным расчетам. Те разбились на четверки, каждая с мешками черного порошка и какими-то странного вида приспособлениями. Хубилай зачарованно вбирал все это глазами.

— Действуйте, — распорядился Угэдэй.

Хасар отрывисто выкрикнул приказы. Угэдэй с седла наблюдал, как первый расчет вначале проверил, удерживаются ли массивные, в заклепках колеса специальными блоками. Один из пушкарей поместил в запальное отверстие тростинку, а затем поджег от лампы фитиль. Стоило фитилю коснуться тростинки, как по ней побежала искра, а через секунду раздался грохот, от которого пушка дернулась назад. Блоки с трудом удержали подпрыгнувшее орудие на месте. Как вылетело ядро, Угэдэй не заметил, но кивнул с нарочитым спокойствием. Его лошадь навострила уши, а затем принялась пощипывать траву. Хубилай отвесил своему мерину оплеуху, чтобы выбить из него панику, и что-то сердито проворчал — не хватало еще такого позора, чтобы лошадь вырвалась и промчалась перед ханом. Хотя втайне он был рад, что выстрел застал его не в седле.

— Остальное — разом, — потребовал Угэдэй.

Хасар гордо кивнул, и еще восемь расчетов вставили в запалы тростинки и зажгли фитили.

— По моей команде, пушкари. Готовы? Пли!

Грохнуло так, что тяжко содрогнулась земля и будто раскололось небо. Расчеты упражнялись за городом уже несколько недель и как следует пристрелялись, так что пушки ударили почти одновременно. На этот раз Угэдэй разглядел медленно расходящиеся над долиной ветвистые султаны пыли, а в двух местах ядра мячиками отскочили от камней. Хан улыбнулся при мысли о гуще всадников или пехоты на пути этих ядер.

— Прекрасно, — сказал он сам себе.

Хасар расслышал и довольно хмыкнул, все еще в восторге от того, что повелевает громом.

Взгляд Угэдэя прошелся по рядам тяжелых катапульт, размещенных за орудиями. Они были способны метать бочки с порохом на расстояние в сотни локтей. Этому искусству его оружейники научились у цзиньцев, но улучшили качество пороха, и теперь он горел быстрее и неистовей. Как именно это происходит, Угэдэй не знал, да ему это и ни к чему. Главное, что эти орудия действовали.

Возле катапульт тоже навытяжку стояли расчеты. До Угэдэя вдруг дошло, что усталость куда-то исчезла (грохота испугалась, что ли?). Взрывы и горький дым приятно будоражили. И может, как раз из-за этого просели плечи у Хасара. Все-таки он уже в возрасте, оттого и утомленность так ясно видна на лице.