Вместо этого Всесвятский самодовольно улыбнулся и молча кивнул.

Трофима он не любил, втайне побаивался, а если терпел, то исключительно из-за того, что не был единовластным правителем и не мог решать вопросы сам. Если же гражданина по обороне скинут посторонние господа офицеры, то одно это действо сполна окупит их приход.

В подобном ключе Всесвятский думал и теперь, однако наряду с хорошими видел и негативные стороны пребывания в Смоленске офицерского отряда: например, неизбежные обвинения в контрреволюционности его, Всесвятского, раз он допустил в город явно враждебные свободе элементы.

Наряду с этой глобальной проблемой в голову стали лезть чисто бытовые вопросы. Например, где разместить и на что содержать внезапно прибывшую вооруженную силу. Казна и без того пуста.

– В городе было около десяти тысяч солдат, – продолжил свою мысль Всесвятский. – Часть из них самораспустилась, отправилась по домам, однако довольно много и оставшихся. Все казармы заняты ими. Других же помещений у нас нет.

И опять Сухтелен не стал говорить, что весь отряд по численности не превышает двух полных рот.

– Можно у юнкеров. Я думаю, они с готовностью потеснятся, – предложил Раден.

И в этот момент начался бой. Как раз там, где предполагал разместить отряд барон.

Цвет лица Всесвятского мгновенно изменился с красного на белый.

Сидящие переглянулись, словно кто-то из них мог знать причину отдаленной схватки.

– Банда?.. – наконец смог выдохнуть первый гражданин.

– Через весь город – и нигде никто? – проглотив половину слов, спросил Сухтелен.

Все поняли смысл вопроса. Пройти незаметно через половину Смоленска и атаковать именно юнкеров, не затронув больше никого, – в этом было что-то нереальное.

– Надо бы кого послать… – медленно произнес Мендельман и вдруг громко выкрикнул: – Говорил же я, что надо восстановить в городе телефонную станцию!

И почти сразу как подброшенный вскочил Раден:

– Господин подполковник! Позвольте мне!

Сухтелен помедлил с ответом. Секунды, но они показались барону часами.

– Там Ольга… – вырвалось у Радена, а затем он несколько сконфуженно умолк на полуслове.

Молча поднялся Изотов, шагнул к дивану и поднял стоявший в сторонке «льюис».

Подполковник перевел взгляд с одного подчиненного на другого и на редкость спокойным голосом обронил:

– Подождите немного, господа. Есть один вопрос. Раз банда маловероятна, то скажите, господа, которые граждане, могут ли это быть местные? Скажем, запасные?

Его глаза приобрели цвет стали.

Правители невольно поежились. Холод в глазах Сухтелена показался им сродни холоду могилы.

– Все может быть, – выдавил из себя Всесвятский. – Сегодня они говорят одно, завтра – другое.

– Даже вас не слушают? – прежним спокойным тоном поинтересовался Сухтелен.

– Почему же… слушают… – промямлил первый гражданин.

– Вот и хорошо. Тогда поедете с нами.

И без того бледное лицо Всесвятского стало белее снега. Он приоткрыл рот, пытаясь возразить, однако посмотрел на суровые лица офицеров и стал подниматься молча.

Он поднимался так медленно, словно его позвали на казнь в качестве главного действующего лица.

– Вам плохо? – Сухтелен изобразил на лице слабое подобие участия.

– Нездоровится, – умирающе произнес Всесвятский.

– Ничего. Пройдет. Мы ведь не сразу к юнкерам поедем. Мы сначала заскочим в казармы. Митинг соберем. Вы перед солдатушками, бравыми ребятушками выступите. Объясните им сложность момента. А уже потом вместе с ними двинем юнкеров выручать. Вы же умеете очень красиво говорить. Так красиво, что все вас слушают, аки пророка. Ведь правда?

Сухтелен посмотрел на двух других граждан правительства, ища у них подтверждения своим словам.

– Он среди нас лучший баюн, – охотно подтвердил Мендельман, а Свечин лишь молча кивнул.

– Вот и чудненько. – И едва финансист и дипломат с облегчением перевели дух, добавил: – Но ведь и вы, граждане, не промах? Втроем-то веселее! Поверьте старому армейскому душегубу.

И хотя Сухтелен никогда не был баюном, ему поверили.

– Ваша беда заключается в вашей горячности, любезный барон, – Сухтелен говорил тихо, чтобы никто не слышал. – Налетели бы мы вчетвером, отвлекли внимание… Надолго ли? А сейчас…

Он кивнул в сторону ограды, от которой только что убрали трупы. Последние солдаты уже скрылись в ночной тьме, и возле школы воцарилась относительная тишина.

– Ладно. Идите к Ольге Васильевне. Спросите, доставить ее домой или она заночует здесь? – подтолкнул ротмистра Сухтелен.

– Слушаюсь! – бодро отозвался Раден.

Впрочем, по мере его приближения к лазарету, в котором помогала перевязывать раненых девушка, бодрость барона заметно уменьшилась. И если с виду Раден выглядел лихим гусаром, то внутри он был юным неопытным кадетом.

– Ольга Васильевна, вас можно на одну минуту?

Пострадавших среди юнкеров было на удивление немного. Четверо погибли и с десяток получили ранения, да и то тяжелых оказалось лишь двое.

В данный момент Ольга была занята перевязкой молоденького толстощекого прапорщика, который вместе с приятелем пришел в школу сегодня вечером, как он выразился, по совету незнакомого переодетого офицера.

Таких пришлых офицеров в школе насчитывалось около дюжины. Постепенно накалявшаяся обстановка заставила кого-то искать спасения под прикрытием последней организованной силы, кого-то же – явиться сюда с предложением своих услуг в наведении порядка.

С другой стороны, не было части курсовых офицеров, решивших, что в существующем бардаке ничего сделать нельзя, и потому ушедших к своим семьям.

– Ольга Васильевна, можно вас на минутку?

– Сейчас, барон. – Девушка аккуратно закончила перевязку и ободряюще улыбнулась прапорщику: – Ну, вот и все. Рана неопасная, до свадьбы заживет.

– Когда о свадьбе говорит такая прелестная сестрица, то поневоле хочется, чтобы этот день наступил поскорее, – расцвел Вагин.

Раден невольно нахмурился.

Его реакция не осталась незамеченной. Девушка деланно вздохнула и с легким осуждением качнула головой.

– Слушаю вас, барон, – едва они покинули лазарет, сказала Ольга Васильевна.

– Я, собственно, узнать: вас доставить домой или вы переночуете сегодня здесь? – Язык плохо слушался Радена, и слова давались ему с некоторым трудом.

И не очень слушалось сердце. Оно сильно колотилось в грудную клетку, не давая оставаться привычно спокойным.

– Какой дом, барон? Я остаюсь, – как нечто очевидное, ответила девушка.