Нетрудно заметить, что характер взаимоотношений с ними определялся отношениями человека и той или иной стихии. Болота и речные омуты представляли опасность, и водяной с болотником рисовались весьма коварными и злобными персонажами. А леший не был другом, но не был и врагом, допуская “мирное сосуществование”, если соблюдать ряд правил. Кстати, хорошо видно и то, что подобные “правила общежития” соответствовали нормам разумного хозяйствования и отношения к природе. Леший мог наказать за хищническую рубку деревьев, за охоту в период выведения молодняка. Домовой помогал справному хозяину и аккуратной хозяйке, но начинал вредить растяпам и неряхам. Банница не дозволяла мыться “в третий пар” (угореть можно). Если же не нарушаешь комплекса общеизвестных правил, то и “нежить” для тебя опасности не представляет. А в итоге получалось, что православие и дохристианские традиции переплетались в самобытную канву обычаев, делающих жизнь богаче и ярче. Даже детям часто еще давали 2 имени, христианское и древнерусское — Любим, Смирной, Волк, Дружина, причем в обиходе употреблялось второе.

У наших предков не было телевизоров или дискотек. Но они-то от этого не страдали. Существовали другие развлечения, от которых они, надо думать, получали не меньше радости, чем выпадает на нашу с вами долю. Иностранцы упоминают на льду реки “конские бега и другие увеселения” (Герберштейн). И то, что “молодежь упражняется в разнообразных играх, весьма близких, однако, к военному искусству, они состязаются, например, в бегании взапуски, кулачном бою, верховой езде, стрельбе. В каждой игре есть свои награды” (Фоскарино). И пляски: “А состоят их танцы более в движении руками, ногами, плечами и бедрами. У них, особенно у женщин, в руках пестро вышитые носовые платки, которыми они размахивают при танцах — оставаясь, однако, почти все время на одном месте” (Олеарий). В праздники сооружались качели как известных нам видов — доска на веревке или положенная на бревно, так и забытых — с подвижной частью в виде большой крестовины. По городам и деревням ходили гусляры, труппы скоморохов с медведями, кукольники: “Эти комедианты завязывают вокруг тела одеяло и расправляют его вокруг себя, изображая таким образом переносной театр, с которым они могли бы бегать по улицам, и на котором в то же время могут происходить кукольные игры” (Олеарий).

А весь годичный цикл полевых работ органично сочетался с циклом народных праздников. И ведь каждый из них был особенным и отмечался со своими, только ему присущими обрядами. Так, в день зимнего солнцеворота все жители в деревнях выходили за околицу, жгли костры и звали солнце “повернуть на лето”. И катили с горы колесо, гадая по длине пробега, будет ли год удачным. Разумеется, это был пережиток древних славянских верований, но и к царю приходил звонарь колокольни Ивана Великого, сообщал об увеличении дня и за “радостную весть” получал награду — 24 рубля. Праздник солнцеворота соединился и с христианской традицией, за неделю до Рождества начиналось “Пещное действо”. В храмах разыгрывались мистерии, изображавшие “трех отроков в пещи огненной”, спасаемых ангелом, и по всей России открывался карнавал. Люди, наряженные “халдеями”, “при множестве пылающих огней, производимых посредством пороха… должны бегать по городу, переодетые в шутовское платье, и делая разные смешные штуки… В Москве царь и царица всегда бывают при этом торжестве” (Флетчер).

Карнавал перетекал в предрождественское колядование, когда ряженые (в том числе непременные “медведь” и “коза”), а также процессии с Вифлееемской звездой ходили по домам, славили Господа, в песнях-колядках выражали пожелания хозяевам и выпрашивали подарки. Не дать было нельзя — счастья не будет. И хозяйки специально пекли из теста коровок, лошадок, барашков, как бы одаривая ряженых коровами и баранами. К Рождественскому сочельнику (последнему дню поста, когда к столу подавалось сочиво) полагалось сделать в доме капитальную уборку и сходить в баню — непременно вместе, всей семьей. За праздничным столом подавали тех же печеных коровок и лошадок, а на почетное место, под образа, сажали украшенный сноп хлеба.

Первую неделю после Рождества называли Святки — “святые вечера”. А последующие дни до Крещения — “страшные вечера”. Считалось, что в это время особенно проказит нечистая сила. Разделял же их “самый старый новый год”. До XIV в. новый год встречали по римской традиции, с 1 марта, потом по византийской традиции с 1 сентября. Но в народных обычаях он связывался с солнцеворотом. Ведь как раз к этому времени заканчивался и солнечный, и сельскохозяйственный год. Однако солнцеворот падал на Рождественский пост, и “народный новый год” очутился между Рождеством и Крещением. В этот вечер к столу подавалось 12 блюд, на столе насыпались семена для будущего посева и в их кучку втыкался крестик. А посуду со стола (как и на Рождество и Крещение) на ночь не убирали — говорили, что после живых к столу должны прийти души предков.

Период от Рождества до Крещения считался лучшим временем для гаданий. Допустим, на урожай — на ночь в поле выставляли соломинки разных злаков, и которая покроется инеем, то и уродится. Но чаще гаданием занимались девицы — на суженого. Бросали башмачок — куда упадет носком, оттуда и быть жениху. Или рассыпали на ночь золу в бане, а по следам на ней толковали о судьбе. Слушали — на распутьях, у окон чужого дома, у церковных дверей, стараясь судить о будущем по услышанным звукам. Капали воск в воду, разглядывая полученные фигурки. Очень действенным гаданием считалось в темноте подойти к овину, задрать подол, сунув в окошко голый зад, и ждать, как “овинник лапкой коснется”. Если мягко — муж добрым будет, а если колюче — злой. В Крещенский сочельник старухи жгли на дворе солому — чтоб на том свете родителям было теплее, и “домовничали”, с молитвой наносили мелом кресты на окна и двери, отгоняя зло. Бабы собирали в горшки крещенский снежок — холсты белить и “от сорока недугов лечить”. Мужики чистили копыта коням — чтоб весь год не захромали. А молодежь ночью шла за околицу “снег полоть” — для будущего урожая. У божницы ставили чашку с водой и смотрели — верили, что в самый момент Христова Крещение вода колыхнется и небо растворится на миг. И если в этот миг глянуть в небо и помолиться, все сбудется.

Крещение было на Руси одним из самых пышных праздников. На реках происходило водосвятие. В Москве обязательно участвовали царь и патриарх со всем клиром. На льду строились полки стрельцов, возводились сооружения для церковной службы, стекалось множество горожан и приезжих (Маскевич писал о 300–400 тыс.) После молебна и освящения воды ее черпали в бочки, ведра, кувшины. “Вы также увидите тут женщин, которые погружают детей своих с головой и ушами в воду, и множество мужчин и женщин, которые бросаются в прорубь, кто нагой, кто в платье, тогда как, по-видимому, можно обморозить палец, опустив его в воду” (Флетчер). Аналогичные действа происходили в уездах — при участии воевод, местных гарнизонов и церковных иерархов, в селах — внутри общин с приходскими священниками. А участники и участницы “халдейских” игрищ и колядок обязательно должны были окунуться — лицедейство считалось не совсем “чистым” занятием, но крещенская вода смывала грех.

Следующая “праздничная полоса” была на Масленицу. Пекли блины, варили пиво, ходили в гости на “тещины посиделки”, устраивали катания на лошадях и с горок. И “вьюнишник” — обычай величания молодых, поженившихся зимой или осенью. От каждого молодожена обязательно требовалось прокатить супругу на санях, продемонстрировав “миру” свою любовь и заботу о ней. Люди водили хороводы, жгли чучело зимы, устраивали взятие снежных крепостей и кулачные бои — стенка на стенку, городской конец на конец. С этим обычаем, кстати, цари тоже пробовали бороться. Потому что, несмотря на строгие правила — запрет пользоваться любыми подручными средствами, бить лежачих и преследовать желающих выйти из боя, все равно увлекались и случались увечья, а то и жертвы. Но запреты и увещевания оставались втуне, молодецкая забава продолжалась из столетия в столетие.