Значит ли это, что историки должны отказаться от попыток выяснить истину за недостатком исторических свидетельств? Думаю, что дело обстоит вовсе не так безнадежно. Нужно только отложить в сторону источники, несущие на себе печать литературного происхождения, и принять за отправную точку дальнейшего анализа немногие бесспорные факты. А таковые, по счастью, все же есть.

Вернемся к показанию Титмара об изначальном раскладе политических сил на Руси после Владимировой кончины 15 июля 1015 г. Бегство Святополка в Польшу не исключило его из числа претендентов на власть, но помешало ему принять участие в первичном разделе отцовского наследства. Русскую землю поделили между собой два его брата. Имя одного из них Титмар впоследствии называет. Это — Ярослав, который, по сведениям древнерусских памятников, в 1015 г. княжил в Новгороде. Поэтому владениями другого, безымянного брата, безусловно, должна быть признана Киевская земля, так как государственное наследство Владимира состояло из двух крупнейших княжений — киевского и новгородского. Показательно, что для характеристики взаимоотношений наследников Владимира Титмар воспользовался евангельской цитатой о неизбежной гибели разделившегося царства, из чего с несомненностью следует, что Ярослав отказался признать политическое главенство брата, как годом ранее — отца. Немедленный конфликт между ними в том же 1015 г., по-видимому, был отсрочен только благодаря неожиданному восстанию новгородцев, перебивших «варяжских» наемников Ярослава, как о том повествует летопись.

Займемся теперь личностью анонимного держателя киевского княжения. Поиски подходящей кандидатуры несколько осложняются тем, что на момент смерти у Владимира было гораздо больше сыновей, чем указано у Титмара: помимо Святополка и Ярослава, тогда были живы Борис, Глеб и Судислав (исключаю из их числа Мстислава, который, скорее всего, был сыном Сфенга). Однако, согласно имеющимся данным, Глеб и Судислав никогда не сидели на киевском столе и, судя по всему, вообще не играли сколько-нибудь заметной политической роли в событиях 1015—1016 гг., почему, надо полагать, их существование и осталось для Титмара тайной[188]. Так что соправителем Ярослава в 1015 г. не мог быть никто другой, кроме Бориса, чье имя в качестве законного наследника Владимира было объявлено киевлянам, вероятно, еще при жизни крестителя Руси. Несовершеннолетний Глеб, по всей видимости, находился в Киеве, при старшем брате.

Но киевское княжение Бориса продолжалось недолго. Титмар косвенным образом подтверждает известие древнерусских памятников о его смерти в 1015 г., поскольку в его хронике начиная с 1017 г. Ярослав уже именуется «королем Руси», а второй владелец Владимирова наследства больше не упоминается. Захоронение Бориса и Глеба в Вышгороде свидетельствует в пользу того, что оба они погибли в Киеве или где-то поблизости, в пределах Киевской земли[189].

В первом приближении круг лиц, на которых может пасть подозрение в покушении на жизнь Бориса и Глеба, выглядит довольно широким, ибо в смерти сыновей Владимира от византийской «царицы» были заинтересованы, собственно говоря, все остальные представители династии, искатели киевского стола. Но предъявить конкретное обвинение в устранении соперников логичнее всего тому из них, кто наследовал убитому Борису княжение в Киеве в 1015—1016 гг. Проблема, стало быть, заключается в том, чтобы определить, кому в это время принадлежала власть над Киевом.

Историческая наука вот уже больше ста лет располагает археологическими материалами, из которых явствует, что его крестильное имя было Петр — именно оно (в формах «Петрос» и «Петор») значится на 17 из 240 обнаруженных на сей день древнерусских монет первой трети XI в., отмеченных именами князей, обладателей киевского стола в данный период времени (на остальных монетах отчеканены имена Владимира, Святополка и Ярослава)[190].

Не подлежит сомнению, что выпуск сребреников с именем Петр мог производиться лишь суверенным держателем киевского княжения, который один со времен Владимира обладал в Русской земле исключительным правом на денежную эмиссию[191]. Столь же очевидно, что временем их чеканки необходимо признать «темные» для нас 1015—1016 гг., так как остальные годы первой трети XI в. совершенно точно распределяются между княжениями в Киеве других государей, чьи имена хорошо известны, — Владимира, Святополка и Ярослава.

Вместе с тем существующие исторические свидетельства не позволяют идентифицировать личность этого Петра как одного из сыновей Владимира. Прежде всего это относится к Борису, церковное имя которого было Роман. В.Л. Янин своим научным авторитетом дал жизнь весьма неудачной гипотезе, усматривающей в загадочном антропониме «Петрос»/«Петор» крестильное имя Святополка. Против этого имеется сразу несколько возражений. Первое состоит в том, что на Руси XI—XII вв. сферы использования князьями своих мирских и церковных имен были строго разграничены. Как показывают соответствующие наблюдения, в том числе и над древнерусским нумизматическим материалом, главным именем князей было их мирское, «княжое» имя, употребляемое в повседневном обиходе и государственных документах, а данное им при крещении церковное употреблялось главным образом при упоминании их кончины и вообще в официальных актах, связанных с религиозной стороной жизни, — записях о рождении и крещении, завещаниях и т. д. Поэтому выпуск монет с церковным именем князя совершенно не вписывается в обычную государственную практику древнерусских властей. Тем более невозможно допустить, чтобы Святополк чеканил сребреники сразу под двумя своими именами — мирским и церковным отдельно (а не совмещая их на одной монете), что представляется абсурдом с любой точки зрения.