Омраченное все время лицо князя прояснилось.

— Вот спасительная мысль, которая пришла тебе в голову, дружище. Я поговорю с ней об этом. Я прямо настою на этом по праву жениха. Не может же она оставаться на год в Зиновьеве, где все ей будет напоминать ужасное происшествие.

— Я думаю, она и сама на это не решится.

— Конечно, конечно, это было бы безумие.

— А меня все же ты отпусти. Мне надо окончить еще все дела в Тамбове, да пора и в Петербург. Приезжай и ты скорей туда со своей невестой.

— Если дела, то я не хочу тебя задерживать, тем более что теперь со мной невесело, — грустно отвечал князь Сергей Сергеевич.

— Э, голубчик, перемелется, все мука будет. Надо пережить только первые дни. Время лучший врач. Вы оба любите друг друга. Если Бог допустил умереть княгине такой страшной смертью — Его святая воля, надо примириться, и ты и она примиритесь. В Петербурге год пролетит незаметно, и вы будете счастливы.

— Кабы твоими устами да мед пить.

— И будешь пить, и я с тобой, — почти весело сказал граф Свиридов.

Он приказал своему лакею укладываться и через какой-нибудь час времени, простившись со своим другом, покатил в Тамбов.

Князь Сергей Сергеевич остался один. Он пошел бродить по парку и совершенно неожиданно для самого себя очутился у роковой беседки. Он вошел в нее, сел на скамейку и задумался. Мысли одна другой безотраднее неслись в его голове. С горькой улыбкой вспоминал он утешения только что покинувшего его друга.

«Началось! — упорно мысленно твердил он. — Только началось и еще будет. Но что? Вот страшный вопрос».

Если бы человек знал заранее, какое горе постигнет его, какое несчастье на него обрушится, тогда жестокость удара ослабевала бы наполовину. Неизвестность, неожиданность — в них сила несчастья. Иначе человек мог бы приготовиться, привыкнуть к мысли о предстоящем и встретить удар.

«Адские силы против нас», — вспомнил князь Сергей Сергеевич слова призрака.

Как бороться с этими силами? С какой стороны они направят свои удары? Разве третьего дня, уезжая из Зиновьева, оставив всех там веселыми и здоровыми, он мог ожидать, что в ту же ночь рука злодея покончит с двумя жизнями и что его невеста будет на волосок от смерти?

Так и теперь! Разве он может быть спокойным хотя минуту? Может ли быть он уверен, что если не злодей, то сама смерть не отнимет у него дорогую жизнь его невесты, потрясенной, видимо, и нравственно и физически? Перед ним восставал образ княжны Людмилы в траурном платье, какою он видел ее сегодня утром.

«Краше ведь в гроб кладут», — мелькнуло в его голове.

Подобно светлому лучу, озаряющему вдруг непроглядную тьму, вспомнились князю Луговому слова графа Петра Игнатьевича: «Как она тебя любит!»

Он стал вспоминать слова княжны Людмилы Васильевны, выражение ее прекрасного лица, все мелкие детали обращения с ним, все те чуть заметные черточки, из которых составляются целые картины. Картина действительно составилась. Эта картина была упоительна для князя Сергея Сергеевича. Он глубоко убедился в том, что княжна действительно его любила. А если это так, то он охранен от действия адских сил. Провидение, видимо, для этого спасло ее.

«Она не в себе… Помутилась!» — вдруг пришли ему на память слова Федосьи.

«Господи, неужели!» — мысленно воскликнул он.

Что, если действительно княжна сошла с ума от испытанного потрясения? Тогда все кончено. Он не видел сегодня ее глаз. Веки ее были опущены. О, сколько бы он дал, чтобы сейчас посмотреть ей в глаза. Ужели эти дивные глаза омрачились? Ужели в них он прочтет вместо ласки и привета — безумие?

И снова мрачные мысли темными силуэтами стали проноситься перед ним. Тревожное состояние его то увеличивалось, то уменьшалось… Это была, положительно, лихорадка отчаяния. Так прошло время до вечера.

Князь вошел в свою спальню и с каким-то почти паническим страхом посмотрел на постель. Он чувствовал, что благодетельный и умиротворяющий сон будет его уделом нынешнюю ночь. Он стал ходить по комнате. Вдруг взгляд его упал на висевший у его постели образок Божьей Матери в золотой ризе, которым благословила его покойная мать при поступлении в корпус.

Восковая свеча, стоявшая на тумбе перед кроватью, отражалась в кованой золотой ризе, но блеск золота мерк перед, казалось, лившим лучи неземного света ликом Заступницы сирых, убогих и несчастных — Царицы Небесной. Князь Сергей Сергеевич остановился, как бы озаренный какою-то мыслью. Спустя минуту он уже стоял на коленях у постели и горячо молился.

В детстве его учила молиться мать, которая была глубоко религиозная женщина и сумела сохранить чистую веру среди светской шумной жизни, где религия хотя и исполнялась наружно, но не жила в сердцах исполнителей и даже исполнительниц. Князь помнил, что он когда-то ребенком, а затем мальчиком любил и умел молиться, но с летами, в товарищеской среде и в великосветском омуте тогдашнего Петербурга, утратил эту способность.

«Гром не грянет, мужик не перекрестится» — пословица эта одинаково, и даже в большей степени, относится и к интеллигентным классам России, где религиозный индифферентизм, к сожалению, нашел себе благодарную почву.

То же произошло и с князем. Разразившийся над ним удар заставил его обратиться к Тому Высшему Существу, о котором он позабыл в этом довольстве и счастии, в гордом, присущем человеку сознании, что жизнь зависит от него самого, что он сам для себя может создать и счастье и несчастье. Богатый, знатный, молодой, баловень света, он не знал препятствий для исполнения своих желаний, даже своих капризов. По мановению его руки все, казалось, были только тем и озабочены, чтобы доставить ему приятное, чтобы окружить его всевозможным комфортом. Встреча с красавицей княжной, без труда и без борьбы сделавшейся его невестой, довершила самообольщение.

И вдруг…

Тревога и страх объяли князя Сергея Сергеевича. Это чувство усугублялось еще, видимо, связанными с разразившимся над головой князя ударом таинственными происшествиями и предсказаниями. Князь Сергей Сергеевич окончательно потерял голову.

«Началось!» — эти слова, выражавшие полнейшую покорность ударам судьбы, окончательно лишили нравственных и физических сил бедного князя.

И ниоткуда он не видел себе помощи и поддержки. Взгляд, брошенный случайно на икону — благословение матери, — сразу изменил его душевное настроение. Он упал на колени в горячей молитве. Уста его не шептали слов. Это была молитва души, та подкрепляющая молитва, которая не требует ни человеческого ума, ни человеческого языка. Человек молится всем своим существом. Всем существом своим он отдается Богу, не с просьбой, не с мольбой, а лишь с твердым упованием на Его неизреченную милость, в какой бы форме с точки зрения человеческой эта милость ни проявилась. Пусть это будет несчастье, погибель, страдание, с житейской точки зрения, но если такова воля Божья — да будет так.