После неудачи с «Потемкиным» Васильев-Южин объявляется в Москве, где агитирует рабочих брать в руки револьверы и идти убивать полицейских и казаков. Затем он вроде бы входит в состав исполнительной комиссии Московского комитета по руководству вооруженным мятежом, но когда в Москве запахло жареным, вовремя оттуда удирает. Затем Васильев-Южин объявляется в Баку, где знакомится со многими тамошними революционерами, в т.ч. и со Сталиным. Заметим, что Васильева-Южина все время арестовывали, чуть ли не ежегодно, но по какой-то неведомой причине всегда быстро отпускали — то ли улик не находили, то ли слово какое знал заветное… Уставши освобождаться от ежегодных арестов, революционер отправился на заслуженный отдых в Швейцарию. В феврале 1917 года он внезапно объявляется в Саратове, где, разумеется, готовит очередной вооруженный мятеж. После октября 1917 года Васильев-Южин сразу же становится чекистом, участвует в замене полиции на милицию, активно участвует в подавлении восстания в Тамбовской губернии, отличаясь при этом патологической жестокостью к крестьянам, лично руководя массовыми расстрелами не только пленных повстанцев и сочувствующих им, но и просто заложников. После Гражданской войны Васильев-Южин — уже один из руководителей советской прокуратуры, затем в течение долгих тринадцати лет трудится заместителем председателя Верховного суда СССР. Именно на этом посту Васильев-Южин много сделал для того, чтобы тогдашняя советская юстиция в своих действиях руководствовалась не законностью, а «пролетарским сознанием» и «революционной необходимостью».

В 1937 году «революционная необходимость» добралась наконец-то до него самого. И Васильева-Южина расстреляли. Двадцать лет спустя Хрущев велел реабилитировать старого большевика, и напрасно. Все произошло именно так, как и должно было произойти, — революция просто сожрала одного из многих своих птенцов.

* * *

По свидетельству Г. фон Гельмерсена, незадолго до начала ноябрьского восстания 1905 года в Севастополе во главе с лейтенантом Шмидтом группа арестованных потемкинцев содержалась на транспорте «Днепр» в ожидании суда. Когда на «Днепр» прибыли посланцы Шмидта, то арестованные неожиданно наотрез отказались освобождаться и попросту выгнали своих «освободителей». Гельмерсен в своих воспоминаниях пишет так: «На предложения Шмидта присоединиться к нему они (бывшие потемкинцы. — В.Ш.) ответили отказом, говоря, что хотят очиститься по суду и что им не годится участвовать в беспорядках». С пониманием власти отнеслись даже к тем потемкинцам, кто поверил Шмидту. Потемкинец Герасим Хаценко при обстреле «Очакова», к примеру, был тяжело ранен, ему оторвало ногу. Никто его не добивал, наоборот, прибывшие на горящий «Очаков» санитары оказали тяжелораненому мятежнику первую помощь и доставили в госпиталь. Там Хаценко лечился в течение 9 месяцев и как инвалид был помилован.

Поведение бывших матросов броненосца «Потемкин» было логичным и абсолютно правильным. Во-первых, под арестом на «Днепре» находились те матросы, которые после завершения потемкинской эпопеи добровольно вернулись в Россию. Среди них, по понятным причинам, не было ни зачинщиков мятежа, ни активных его участников. В Россию вернулись те, кто не чувствовал за собой особой вины и надеялся на снисхождение властей. И тут новый мятеж! Разумеется, сидевшие на «Днепре» потемкинцы (уже имея за плечами опыт предыдущей авантюры) прекрасно понимали, что очень скоро эйфория революционной безнаказанности пройдет, все вернется на круги своя и начнется новое разбирательство. Зачем же им снова наступать на грабли! Именно поэтому они и выставили недоумевающего Шмидта и его подельников с плавтюрьмы, оставшись добровольно сидеть под арестом. Как показали последующие события, опытные потемкинцы оказались совершенно правы. Кстати, во время судебного процесса по делу «Потемкина» их неприсоединение к севастопольскому мятежу было принято во внимание и серьезно облегчило их участь.

Как оказалось, российское законодательство оказалось совершенно не готово к такому событию, как мятеж команды крупного боевого корабля. Пришлось, что называется, «с колес» трансформировать судебное законодательство, чтобы дать в руки власти реальные рычаги воздействия на преступников. Уже в начале расследования над потемкинцами возникли серьезные разногласия между судебными инстанциями и командующим Черноморским флотом вице-адмиралом Чухниным.

Дело в том, что Г.П. Чухнин настаивал, чтобы матросов судили по 109-й статье военно-морского устава о наказаниях, то есть судили за реально совершенное воинское преступление — вооруженный бунт. Судебные инстанции, наоборот, считали, что поскольку восстание на «Потемкине» имело «яркую революционную окраску», к матросам следует применить 100-ю статью Уголовного уложения, которая предусматривала наказание за попытку свержения существующей в стране власти.

При этом позиция Чухнина была более дальновидной и грамотной, так как в случае применения к мятежникам 100-й статьи Россия утрачивала формальное право требовать у Румынии выдачи восставших как «уголовных преступников», и потемкинцы сразу же получали статус «политических».

Тем временем по России множились слухи о том, что император Николая II якобы объявил о показательной казни потемкинцев перед эскадрой Черноморского флота и жителями опальной Одессы. Разумеется, ни о чем таком император не объявлял, но слухи множились и множились.

Всего, по свидетельству историка Ю.П. Кардашева, за двенадцать лет, с 1905 по 1917 год, по делу «Потемкина» было привлечено к суду 184 человека (примерно 24% команды). Из них один (Матюшенко) был приговорен к смертной казни, 12 человек получили от года до 15 лет каторги, 160 человек были отправлены в исправительно-арестантские отделения на срок от 6 месяцев до года и 11 человек были оправданы. Как мы видим, суд очень внимательно и скрупулезно рассматривал вину каждого из обвиняемых и определял наказание каждому не огульно, а с учетом реального участия каждого матроса в мятеже.

Совершенно не готово к реалиям «Потемкина» оказалось и Министерство иностранных дел. Застигнутые врасплох дипломаты не сумели обеспечить реальную поддержку в изоляции мятежников и выдаче их, как уголовных преступников, российскому правосудию. Наоборот, Турция воспользовалась историей с «Потемкиным», чтобы усилить оборону Босфора, поставив там дополнительные артиллерийские батареи. Это, в свою очередь, заставило Россию вносить коррективы в планы возможной атаки проливной зоны. Румыния отказалась выдать эмигрировавших матросов, демонстрируя, таким образом, демократичность и независимость своего политического курса. Что касается Болгарии, то великий князь Фердинанд выразил готовность арестовать и выдать мятежников в случае их высадки в Болгарии при условии, что это не будет предано огласке.

* * *

Судьба основной массы потемкинцев была весьма заурядна. Необразованные матросы были абсолютно чужды по мыслям и духу экзальтированной политической эмиграции, а потому нужды в них не было никакой. Использовать их в своих интересах не было ни для одной из партий никакого смысла. «Потемкин» свою роль на исторической сцене уже отыграл.

К слежке и попыткам ареста сбежавших за границу матросов были привлечены серьезные силы — органы охранки, внутренняя и зарубежная агентура, дипломатические и военные представители России за границей, полицейский аппарат ряда иностранных государств. Однако за весь период сыска, с 1905 до 1917 года, Департаменту полиции удалось выследить и арестовать только десять человек, в том числе и Матюшенко. Впрочем, такой результат и понятен, так как самые активные мятежники, за которыми, прежде всего, и шла охота, постарались убраться от границ России как можно дальше — кто в Канаду, а кто даже и в Аргентину.