– Тебе не кажется, что наша жизнь – лабиринт, из которого нам никогда не выбраться?

– А это плохо?..

– Не знаю.

Я курю, слушаю уличного музыканта. Он играет на гитаре и параллельно выводит соло на губной гармонике. Музыка разливается по сырой мрачной улице Петербурга Достоевского, проникает в дома, в подворотни, в нутро города, сливаясь с ним, становясь частью его.

– Эта музыка звучит здесь как реквием…

– Думаешь?..

– Я думаю, что что-то в этой жизни идет не так…

Олег молчит, осмысляет.

– Вполне возможно. Но другой жизни нам просто не дано. И потом, где гарантии, что в другой жизни у нас все получилось бы так, как нам хотелось?

Он прав. Гарантий никаких. Я даже могу предположить, что в другой жизни все было бы еще хуже, еще скучнее и бессмысленней.

– Пойдем отсюда?

– Пойдем…

Через переулки, через подворотни, стиснутые каменными громадами домов, мы протискиваемся к Фонтанке. Пересекаем асфальтовую полосу, повисаем на чугунных решетках набережной. Шагах в двадцати от нас гранитные ступени, сбегающие к воде. Идем туда, спускаемся, садимся на ступени.

Пахнет речной тиной и мокрыми камнями. По темной поверхности реки плывут радужные бензиновые пятна. Наши тени на воде колышутся и идут мелкой рябью, иногда принимая причудливые формы.

Метрах в пятидесяти от нас из воды торчат деревянные сваи – остатки старой набережной. Они покрыты зеленым налетом и похожи на гнилые зубы.

– Наверное, это была плохая идея – строить город на болоте.

– Вообще – да. У нас в институте этот феномен исследовался… Заболеваемость высокая и количество умопомрачений тоже. Но, строго говоря, выбора у Петра не было…

– Это у нас выбора нет, точно.

Молчим. Смотрим в воду, каждый думает свое.

– Это свойство человека – приспосабливать под себя места, малопригодные для жизни, – нарушает тишину Олег. – Населять их, менять среду…

Я смотрю на плывущие мимо бензиновые пятна. На мусор, который проглядывает со дна реки: пустые пивные бутылки и ржавый металлолом.

– Да? Я думал, что свойство человека, наоборот, – делать места, в которых он поселился, малопригодными для жизни.

– Не надо сгущать краски. Что человек точно умеет лучше всего – так это отравлять собственную жизнь, превращая ее – совершенно сознательно – в ад кромешный. Усложняя все настолько, что в конечном счете становится непонятно даже самому себе… Следует смотреть на жизнь проще…

– Для этого необходимо, как минимум, чтобы вокруг было поменьше бессмыслицы…

– Бессмысленность – есть яркая черта нашего времени. Нужно привыкать.

В принципе – да. Привычки нивелируют сомнения. Привычки заставляют уснуть даже совесть. Сила привычки – это сила темной стороны души, которая ждет своего применения. Привыкая, ты становишься равнодушен.

– Неудивительно, что большинство людей в таких условиях презирает свое бытие.

– Да, предсказуемо. У большинства нет прошлого, а, соответственно, настоящего. Как думаешь, какие у них шансы на будущее?

– Никаких.

Мимо проплывает небольшой экскурсионный теплоход. На палубе несколько туристов, закутавшись в пледы, глазеют по сторонам, осматривают фасады старинных домов. Холодный ветер, гуляющий над рекой, теребит их волосы.

Мы с Олегом машем туристам руками, они машут в ответ. Обмен информацией, хоть немного тепла для них и для нас. Движение помогает согреться.

– Знаешь, – говорит Олег, – иногда мне тоже кажется, что все могло бы быть иначе. В качественном плане. Совсем по-другому. Что я мог бы изменить свою реальность, повернуть ее на сто восемьдесят градусов, начать жить иначе. Наверное, я даже вполне мог бы это сделать, мне по силам такой сдвиг. Может, создать какую-нибудь партию, объединение, секту… – Он делает паузу. – Но потом я понимаю, что не стану ничего менять. Что эта реальность, эта данность – и есть отправная точка, мое личное болото… и тут, именно тут, а не где-то еще, мне предстоит строить свой город…

– Везде тупик.

– Вроде того. Но из этого тупика начинается движение.

– Оно там же и заканчивается.

Я достаю сигарету, Олег тоже протягивает руку. Вообще он не курит, но, видимо, у него сейчас такое настроение… Я даю ему сигарету. Закуриваем.

– Тебя послушать, – говорит Олег, делая затяжку, – вообще жить не захочется.

Я выпускаю дым из легких, смотрю на рябь на воде.

– Я всего лишь рупор.

– Рупор – чего?

– Рупор реальности. Я говорю за тысячи тех, кто молчит. Тех, кто просиживает штаны в офисах, потом дома возле компа, теряет время в социальных сетях за обсуждением бессмысленных вещей, тех, кто именует Россию не иначе как «эта страна» и мечтает свалить, но непременно остается, тех, кто строит воздушные замки и с равным успехом хоронит мечты.

– И что реальность должна ответить своему рупору?

– Она обыкновенно молчит. И в этом молчании сквозит насмешка, мой друг.

Я думаю, что о нашем времени, о нашем поколении не снимут фильмов и не напишут книг, потому что у этого времени и поколения нет героев. Точнее герои есть, но эти герои не хотят быть самими собой, возможно, кем-то еще, кем угодно, но только не самими собой. История их исканий – это лабиринт, из которого не выпутаться. Поэтому рассказывать эту историю – значит, заблудиться в лабиринте самому. Кто на такое подпишется?

Очередной прогулочный теплоход. Куда и откуда они плывут?

– Ты катался когда-нибудь на прогулочном теплоходе? – спрашиваю я Олега.

– Нет, а что?

– Вот и я. Уж два с лишним года в Питере, а ни разу не катался… И в Эрмитаж не ходил.

– Это обычное дело. Когда все рядом – ни за что не заставишь себя пойти.

– Словно в лабиринте заблудился…

– Что?

Я бросаю окурок в реку, он шипит, пускает по глади воды круги.

– Это я так… Не обращай внимания.

– А-а-а…

Наши разговоры ни о чем. Наверное, так и лучше. Проехать полгорода, чтобы послушать обрывки фраз, обсудить, в общем-то, очевидные и бессмысленные вещи. В принципе это немного лучше, чем сделать то же самое, но в одиночку. Возникает иллюзия общности и сопричастности.

– Что-то прохладно становится…

– Ага, – Олег ежится, – лето кончается.

В подтверждение его слов на нас налетает холодный ветер и сгоняет с насиженного места. Поднимаемся по ступеням и идем вдоль реки.

Вечер медленно приближается к той точке, в которой ночь уже гораздо ближе, чем день. Я замечаю, что в последние дни темнеть стало раньше, а в этих широтах это первый и, пожалуй, главный признак приближающейся осени. Автомобили едут навстречу с включенными фарами. Ветер рвет облака, и где-то в просветах на Западе, в районе устья Невы и морского порта, небо окрашивается в цвет крови.