Дорогая ковровая дорожка; дверь с начищенной латунной фурнитурой и глазок.

Дверь открывается.

ДЖУЛЬЕТТА, напудренное лицо почти худое по сравнению с ее лицом в подростковом возрасте; нос стал искусственно тоньше. Она протягивает руки (говорит по-английски). – Майлс! Я так рада…

ДЭВИС (лицо напряженное, глаза навыкате, явно под кайфом; одет в бесформенную спортивную куртку). Да, верно. (Нервно вертит головой в обе стороны коридора.) Что я тебе говорил? (Смотрит мимо нее в комнату.) Тебе дали целый люкс? (Качается, гак: сутенер. Оглядывается на коридор.) Вон тебе везут еду и напитки в номер.

Появляется мужчина в синей униформе отеля «Вальдорф-Астория» с тележкой; он видит ДЖУЛЬЕТТУ и ДЭВИСА и замирает на месте.

ДЭВИС (берет бутылку из ведерка со льдом). Да что с тобой, мать твою? (КДжульетте.) Что я тебе говорил? Я тебе говорил, что не хочу видеть тебя в этой стране. (Дергает головой. Неубедительно развязен.) У тебя есть деньги? Мне нужны деньги прямо сейчас!

ДЖУЛЬЕТТА выглядит потрясенной, шарит в сумочке, вручает Дэвису несколько банкнот.

ДЭВИС хватает деньги, отталкивает служащего и проходит мимо. Пока он идет по коридору, делает большой глоток из бутылки.

ДЭВИС в лифте, окруженный зеркалами, дикими глазами смотрит на свои ноги, поднимает глаза; в них слезы.

ДЖУЛЬЕТТА на сцене – стройная темная фигура и стойка с микрофоном. Она одета в черное, у нее длинные прямые волосы, но теперь они выглядят умышленно безыскусно, и освещение сцены придает ей утонченный вид.

Она поет всю песню «Если ты себе представишь, девочка» от вступления оркестра до реакции зрительного зала в конце. (Три минуты.) Она дает приглушенную интерпретацию, холодно и непосредственно. Чувства на ее лице, какие требуются по содержанию песни.

(Субтитры: «Если ты думаешь, девочка… Что они будут длиться вечно… Дни любви и страсти… Ты узнаешь, что нет, девочка…»)

Во время исполнения песни камера дважды показывает ДЭВИСА, стоящего в вестибюле отеля и спорящего с клерком; его просят уйти.

Сцена заканчивается ДЖУЛЬЕТТОЙ, купающейся в аплодисментах; она смотрит прямо в камеру. Продолжительный кадр крупным планом: ее лицо и дрожащие накладные ресницы.

Темный экран.

Во время этой сцены появляются участники съемок фильма.

На площади стоит съемочная группа. ДЖУЛЬЕТТА в пальто от Диора; в остальном все то же самое, как и в предыдущей сцене. АКТЕРЫ в габардиновых пальто и мягких фетровых шляпах стоят вокруг, болтают и курят.

Медленно затихает музыка, исполняемая на трубе, как в заглавном эпизоде.

ГРИМЕРША пудрит лицо Джульетты.

РЕЖИССЕР с мегафоном. «По местам!»

ДЖУЛЬЕТТА, указывая на двоих мужчин, стоящих рядом; она поднимает обе руки в сторону режиссера.

Крупный план: самодовольный критик в очках в черной оправе разговаривает с другим критиком.

1-й КРИТИК. Она не так выглядела! Она была просто девочка… на самом деле она выглядела как малолетняя преступница…

2-й КРИТИК. А что вы ожидали? И это они называют «реальностью»! (Они заговорщицки смеются.)

РЕЖИССЕР (человеку с планшетом). Уберите оттуда этих идиотов!.. (Глядя вокруг в раздражении.) Где гестапо? (Актерам в габардиновых пальто.) Господа, когда вы будете готовы…

АКТЕРЫ бросают сигареты, давят их сапогами и идут к черному «ситроену». Один из актеров, проходя мимо ДЖУЛЬЕТТЫ, легко касается ее талии. Она оборачивается, смеясь, к камере. Несмотря на грим, она выглядит счастливой и естественной.

Стоп-кадр.

Он плавно исчезает.

Список участников съемок.

Никто из тех, кто был там в тот день, не забыл то, что он видел. Церемония сама по себе была бы достаточно запоминающейся; непредвиденный случай, который вверг ее в хаос, придал ей ауру поистине исключительного, почти сверхъестественного события. Казалось, Господь Бог повелел, чтобы в конце самого последнего эпизода саги под названием «Франция» все сюжетные линии сошлись бы у собора Парижской Богоматери 26 августа 1944 г. Главный актер по имени де Голль был поставлен туда, где он мог быть виден под любым утлом зрения. Казалось, он является частью той же картины, что и башни собора. Когда зазвонил большой колокол, вбивая каждый исторический момент в коллективную память, в десяти тысячах голов словно включились киноаппараты, записывая каждую картинку и звук для будущих внуков, о необходимости произведения на свет которых они время от времени вспоминали как о своей святой обязанности. Эта гонка будет неослабно продолжаться, сосредоточившись за лидером, неуязвимость которого была проверена перед глазами цивилизованного мира.

Человек, голос которого прозвучал из могилы ссылки и придал смелости его сжавшимся от страха слушателям, сидящим в своих затемненных комнатах, вошел в Париж, как титан. И хотя его худоба являлась горьким свидетельством четырех долгих лет жизни в лондонских туманах и питания английской пищей, у него по-прежнему были манеры лидера. Он склонил голову под Триумфальной аркой и возложил крест из белых роз на Могилу Неизвестного Солдата. Он прошел пешком все Елисейские Поля, где слышал приветствия с каждого дерева и фонарного столба, ему отдавали честь офицеры, чьи покрытые шрамами щеки были влажны от слез, его целовали красивые девушки, которые бросались из толпы, махая платочками и лентами. Танки генерала Леклерка громыхали рядом с ним, как колесницы мирмидонцев. Лишь время от времени он был вынужден просить своих соратников, шедших в передних рядах процессии, оставаться на несколько шагов позади себя.

На площади Согласия улыбающиеся генералы сели в машины и помчались по улице Риволи к ратуше Отель-де-Виль, где де Голль встретился с Парижским комитетом освобождения как глава временного правительства. Когда он появился на балконе, чтобы обратиться к толпе, то под натиском офицеров позади себя чуть не упал через перила. Один из его подчиненных позднее описал, как он сидел на корточках у ног генерала, обхватив его колени, чтобы не дать ему упасть головой вниз в море лиц. «Враг качается, – сказал де Голль толпе, – но продолжает сражаться на нашей земле. Нам, кому еще предстоит увидеть звездный час нашей истории, следует доказать, что мы достойны Франции до конца».