Необъятное тело укутывал пурпурный плащ, верхняя часть которого прикрывала голову. Акрион помнил, что подобная одежда здесь называется «тогой», и что носить её могут только полноправные граждане Тиррении. Кожа на руках толстяка блестела, туго перетянутая золотыми браслетами – ни дать ни взять, обвязанный для копчения и смазанный маслом окорок. На пальцах сияли кольца, так щедро усыпанные каменьями, что Акрион вновь зажмурился от блеска. В довершение всего, когда Тарций двинулся вперёд, из-под тоги мелькнула шнуровка золотых сандалий.

Меттей неловко заключил кузена в объятия, и они обменялись поцелуями в щёки.

– Жопы ещё друг дружке отлижите, кинеды, – буркнул по-эллински Спиро, стоявший рядом с Акрионом.

– Слыхал, у тебя пополнение? – лениво спросил Меттея Тарций. – Давно привезли?

– В начале аклуса, – ответил Меттей. – Они ещё только учатся. Хотешь взять кого-то для представления?

Тарций щёлкнул пальцами. Подскочил раб, подал чашу с орехами. Толстяк закинул в рот пригоршню съестного и, жуя, направился к выстроившимся лудиям. Переваливаясь на ходу, как раскормленная утка, побрёл мимо строя. Глядел в лица, сплёвывал шелуху на драгоценный ковёр.

– Ну что они заморенные у тебя какие-то все, – брюзжал он. – Посмотреть не на что. Ты их для (Акрион не понял слова) готовишь, что ли? Нашим-то консулам как раз (снова непонятное слово) подавай.

– Тренируются усердно, вот и худы, – пожимал плечами Меттей, следовавший рядом. – А консулу Пинию, я слышал, нынче мальчики в теле больше по нраву…

– Знаешь, что я про твоего Пиния думаю? – хохотнул Тарций. Дальнейшая его речь осталась от Акриона сокрытой, поскольку ни одного слова он разобрать не сумел. Меттей, выслушав, тоже усмехнулся. Тут они дошли до того места, где стояли Акрион и Спиро.

– О! – оживился Тарций. – Какие красавцы! Это кто?

– Это воины-крейке, – ответил Меттей. – Мирмиллон и гопломах.

Толстяк поморщился.

– Не-е, – протянул он. – Ты совсем, что ли, нюх потерял? Какой мирмиллон, какой гопломах… Гопломах должны быть силачом! Горой мускулов! Мирмиллон – ещё сильнее! А эти больно жилистые. Поджарые, гибкие. Типичные рыболовы.

– Мой опыт… – начал было Меттей, хмурясь.

– Тем более, у нас вечно рыболовов не хватает, – лениво продолжал Тарций.

– Кузен, они уже начали обучение с другим оружием.

– Переучишь, – Тарций навис над Меттеем всей закутанной в пурпур тушей. – Я сказал.

– Как угодно, – пробормотал Меттей, отводя глаза. Тарций скривил рот в усмешке. Не глядя запустил опустевшей чашей через плечо. Раб из свиты метнулся и, проявив чудеса ловкости, поймал брошенное.

– И это… – толстяк снова пощёлкал пальцами, отчего кольца издали бренчащий звук. – У Стумпиевой вдовы нынче похороны. Смекаешь, что к чему?

Меттей дёрнул подбородком:

– Похороны? Я думал…

– Что ж ты думал? – насмешливо спросил Тарций. – Кто твой покровитель? Из чьей школы мне ещё бойцов брать?

– Ты прав, – коротко сказал Меттей. – Я забыл. Ошибся.

– А ты не забывай, – назидательно велел Тарций, тыча Меттея в грудь. – Сегодня дашь дюжину новичков. Пускай покажут, на что способны.

– Любезный кузен, они ведь не доучены.

– То они у тебя обучены, то не доучены, – отмахнулся Тарций. – Вздор, всё вздор. Пускай характер проявят.

Он оглянулся на строй лудиев.

– Да! И вот этих двоих рыболовов выпусти. Попляшут с трезубцами. Заодно поглядим, на что я полтыщи золотых дельфинов потратил.

Меттей поднял было ладонь, готовясь возразить, но Тарций поймал его за локоть, отвёл на пару шагов в сторону, сойдя ради этого с ковра на песок, и принялся что-то втолковывать, говоря тихо и неразборчиво. Меттей морщился, качал головой, пытался вставить слово, однако Тарций тут же перебивал. При разговоре он всё время придвигался к кузену, сокращая и без того малое между ними расстояние, в то время как Меттей отступал стеснёнными короткими шажками, силясь это расстояние увеличить. В результате оба медленно перемещались по кругу, словно в неуклюжем танце.

Наконец, как видно, всё было сказано. Тарций потрепал по щеке Меттея, стойко вытерпевшего непрошеную ласку, и забрался в носилки. Рабы задёрнули полог, взялись за ручки, дружно ухнули. Процессия двинулась из школы тем же порядком, что явилась.

Лязгнули, закрываясь, ворота.

Меттей помедлил, глядя невидящим взором вслед Тарцию и его свите. Затем вернулся, встал перед строем. Прочистил горло.

– Вы слышали, мертвецы! – надтреснутым голосом сказал он. – Ты, ты, ты... Ещё вон там… Два, три… семеро. Ну, и вы, крейке, оба. За мной. Сейчас соберем оружие, доспехи, отрядим повозку. И поедем на похороны. Кое для кого дело и впрямь обернётся похоронами, так что не зевайте. Остальным приступить к занятиям!

Он взмахнул рукой и заковылял прочь.

На плечо Акриона обрушился крепкий хлопок.

– Ну что, рыболов херов, – сказал Спиро, щербато скалясь. – Вот и пришёл наш час. Самое время воззвать к твоему Гермесику, чтоб помог. Хуже не будет, отвечаю. Хуже вообще быть не может.

Акрион сбросил его руку с плеча.

– Причём здесь похороны? – спросил он. – Какие похороны?

– А, ты не знаешь? – мрачно развеселился Спиро. – У тирренов есть старинный обычай. Устраивать игры лудиев на похоронах знатных людей. Чтобы, значит, богачу не в одиночку на тот свет отправляться. Вот мы как раз на такие похороны и едем.

Акрион стиснул зубы. «Дождался, – подумал он с горечью. – Дотянул. Хотел бежать, а теперь придётся сражаться насмерть. Но, может, это и есть та возможность, о которой я молил? Бежать – по дороге на арену, бежать с арены, бежать после боя… Если, конечно, окажется какое-то «после». О, дай мне сил, Аполлон!»

– Сходи-ка посри, пацан, – посоветовал Спиро. – Потом захочешь, а некогда будет.

☤ Глава 2. Голова на плечах

Парнис. День без числа и времени.

Вначале была темнота.

Безраздельная, бескрайняя, безначальная.

Огромное, неизмеримое ничто, забвение забвения, несуществование несуществования.

Так, в темноте и небытии прошла вечность.

Потом в сердце вечности зародилась крошечная песчинка боли. Такая ничтожная, что страшно было глядеть на неё. Мельчайший атом в центре безбрежной тьмы. Это казалось ужасным. Незаконным. Чудовищным.

Затем боль начала расти. Боль стала временем, потому что разделяла миг нынешний и миг прошедший. И каждый новый миг был хуже того,