Сирьель еле заметно улыбнулся. Под густыми седыми бровями блеснули голубые глаза.

– Ах, Рени. Несомненно, это мой любимец. К несчастью, у меня только копия. Очень хорошая, но все же копия. Оригинал недостижим[68]. Но среди моих картин много подлинников. Я подобрал оптимальный режим влажности, освещения и температуры воздуха, чтобы моя коллекция сохраняла все свои достоинства. Она погибнет достаточно скоро, здесь, вместе со мной. Я не собираюсь никому ее завещать.

– Будьте добры, ответьте на мой вопрос. Как могло случиться, что убийцу вдохновила именно ваша картина?

– Моя картина? Но сюжет «Избиение младенцев» имеет десятки интерпретаций, на эту тему писал не только Рени. Разве вы не видите, что здесь имеете дело с чистой случайностью? С простым совпадением?

– Ну да, совпадение. Занятно, что вы мне говорите о совпадении.

Сирьель достал носовой платок, попрыскал на него из пульверизатора и осторожно промокнул губы. Вик не понимал, почему он стоит так близко к огню и почему не садится.

– Какого типа убийство вы расследуете? – спросил Сирьель.

– А вы не знаете?

– Конечно не знаю. Да и откуда мне знать? Может быть, вы явились сюда, потому что в чем-то меня подозреваете?

Вик и сам в точности не знал, зачем оказался в этом доме, но чувствовал, что напал на след. Имя Сирьеля в записной книжке Кисмета, а теперь еще и эти картины… Все находилось в прямой связи с ходом расследования. К тому же лицо Сирьеля было поражено какой-то болезнью кожи… и он явно чего-то опасался… Вероятно, он против воли оказался замешан в эту историю.

– Мы имеем дело с преступником, который оставляет на месте преступления сильный запах. Возможно, он страдает тяжелым физическим недугом, вероятно врожденным.

Сирьель закрыл глаза и протяжно вздохнул:

– Еще одна причина, чтобы меня подозревать… Пожалуйста, сообщите еще что-нибудь на эту тему.

– Зачем?

– Может быть, я смогу вам помочь? Как вы могли заметить, с врожденными недугами я знаком.

Вик колебался. Следует ли все выложить и раскрыть свои позиции или все же ничего не раскрывать? Но тогда есть риск, что Сирьель закроется, как устрица в раковине. В конце концов он выбрал первый вариант и решил быть искренним:

– Наш убийца обездвиживает жертвы и вкалывает им морфин, перед тем как мучить. Он разогревает тела, чтобы судебные медики не могли точно определить время смерти. Но это ему не помогло. Мы оказались хитрее его и сильно продвинулись вперед.

Сирьель смотрел на него тяжелым взглядом. Даже в такой близости от огня у него не выступило ни одной капли пота. Полицейский продолжал излагать факты:

– На настоящий момент у нас две жертвы, убитые с особой жестокостью. В обоих случаях удалены все наиболее чувствительные органы осязания, поскольку он, видимо, не выносит, когда к нему прикасаются. Наверняка это связано с перенесенной травмой. А ему, наоборот, нравится гладить своих жертв, и для этого он специально снимает латексные перчатки.

– Он их насилует?

– Нет. У одной из жертв был вскрыт живот, в тело воткнуты иглы, а лицо так же искажено, как у кричащих женщин на картине Рени. Вокруг нее были разложены восемнадцать кукол, причем одна из них изуродована. К другой жертве он прикрепил грузы, прикрепив их к нижней челюсти, как поступали при лечении лицевых травм в Первую мировую войну. И в каждом случае убийца оставлял на стене написанную мелом заметку.

Сирьель буквально впитывал каждое слово собеседника:

– Какую заметку?

– Меру их страдания.

– Страдания… Это еще вопрос…

– Почему?

– А знаете, что именно объединяет картины в моей галерее?

– Конечно же страдание?

– Крик. Крик Марии, когда у Нее вырывают из рук Христа. Крики матерей, у которых отнимают детей. Крики солдат, агонизирующих на поле боя. Крик – единственное средство передать страдание в сцене, лишенной движения, это вам любой художник скажет. Крик берет на себя выражение и зрительных, и тактильных, и звуковых ощущений. Он позволяет измерить степень боли. Он возвращает человека в первобытное состояние – состояние зверя, у которого нет другого способа себя защитить, кроме как очень громко зарычать или завизжать. И тогда появится надежда, что хищник его выпустит и ему удастся выжить. Заставить кого-то кричать означает показать, что ты сильнее и что он в твоей власти.

Сирьель посмотрел Вику прямо в глаза, но на лице его не отразилось никаких эмоций.

– Мне кажется, вас и самого вдохновляет то, что я вам рассказал, – заметил лейтенант. – Поговорим теперь немного о вас, если не возражаете.

– О, моя жизнь не особенно увлекательна, знаете ли.

– Могу я узнать, по какой причине вы финансируете музей Дюпюитрена?

Сирьель рассматривал свою пилюлю на свет:

– Витамин D. Знаете, чем он полезен?

– Точно не знаю и не думаю, что…

– Основа витамина D синтезируется в коже под воздействием солнечных лучей. Он необходим для крепости костей и зубов, а его дефицит может вызвать образование склеротических бляшек, гипертонию, сердечно-сосудистые заболевания и все виды рака. У меня рак, господин лейтенант, неизлечимый рак костного мозга, и жить мне осталось, при самом оптимистическом прогнозе, не более нескольких недель.

Вик не унимался:

– Я весьма сожалею, но все-таки почему вы стали финансировать музей Дюпюитрена?

– Люди должны понять, что уродство и непохожесть на других – часть того разнообразия, которое задумал Господь на земле. Я хочу, чтобы они перестали смеяться, завидев человека с фибромой или кистой на лице. Я хочу, чтобы они уважали ближних своих, как бы те ни выглядели. Музей Дюпюитрена – живое свидетельство реальной природы вещей. Такие музеи должны существовать.

Вик встал и оперся ладонями на стол.

– Господин Сирьель, имеете ли вы какое-нибудь отношение к этим убийствам?

Сирьель медленно поднял подол рубашки. Вик внутренне съежился. Сероватая чешуя покрывала не только лицо старика, но и все тело.

– Я с рождения страдаю ихтиозом, наследственным заболеванием, из-за которого моя кожа выглядит так мерзко. Но болезнь – не самое страшное. Она не вызывает никаких болей, от нее не умирают, а современная медицина предлагает лекарства, которые, скажем так, ограничивают урон. Нет, хуже всего…

Он сжал кулаки, и на лице его отразилась такая ненависть…

– …людская злоба. Мое детство и юность были настоящим адом. Полная изоляция, неприятие, косые взгляды… Они не находили ничего лучшего, кроме как издеваться надо мной, показывать средний палец и считать меня монстром.