Бартоломью поднялся и начал прыгать на месте, пытаясь согреть окоченевшие ноги. Чем больше он размышлял над фактами, тем яснее становилась картина того, как действовал Колет. Должно быть, он затаился в комнате Суинфорда. Из всех профессоров тот единственный жил без соседей, так что никто не видел Колета после того, как он в предпраздничной суматохе прошмыгнул в колледж. Затем через вторую потайную дверцу в потолке коридора он мог пробраться на чердак, а оттуда – в комнату Августа.

Но откуда Колет узнал о потайных дверцах? Уилсон сказал, что этот секрет передавался от мастера к мастеру. Сам Уилсон не знал о них, пока не прочитал в бумагах из шкатулки канцлера.

Как ни ломал Бартоломью голову, он не смог придумать ни одной причины, по которой Суинфорд или Колет могли знать об этом, и у него появилось ощущение, что его тщательно построенная теория начинает рушиться. Он не мог представить себе, чтобы сэр Джон нарушил клятву и рассказал о потайных дверцах Суинфорду, а предыдущего мастера тот еще не застал. Утомленный размышлениями и всеми событиями дня, Бартоломью в конце концов впал в тревожное забытье, свернувшись калачиком в углу.

Бартоломью уже утратил счет времени, которое провел в подземном склепе. Один раз дверь чуть приоткрылась, и в его темницу впихнули хлеб, солонину и разбавленный эль; но все произошло так быстро, что не успел Бартоломью сообразить, в чем дело, как дверь уже захлопнулась, и он снова остался в одиночестве. Он подозрительно обнюхал еду, опасаясь, не хочет ли Колет отравить и его, но голод и жажда одержали верх над осторожностью.

Он задумался о том, что может означать его смерть. В пансионе Бенета Колет сказал, что она как нельзя лучше впишется в их план и укрепит горожан во мнении, будто в Майкл-хаузе творится неладное. А что будет со Стэнмором? Он никогда не смирится с убийством Бартоломью, как бы искусно его ни замаскировали. Он будет искать убийцу шурина, противостоять членам комитета представителей пансионов и создавать проблемы, пока и его тоже не прикончат. Потом Ричард сообразит, что произошло что-то нехорошее и, пожалуй, затеет собственное неуклюжее и неумелое расследование. И чем все закончится? Не покажутся ли коллегам Стэнмора три несчастных случая в одной семье странными? И не начнут ли они тоже копать?

Бартоломью с грустью вспомнил, почему оказался в плену – потому что попытался предупредить Стэнмора, что Стивен с Барвеллом намереваются убить его. И снова он выругал себя за неосмотрительность. Он ведь уже видел Стивена в этом плаще. Но чем больше он обо всем этом думал, тем тверже убеждался – Стэнмору ничего не грозит до тех пор, пока не найдут труп самого Бартоломью. У Стэнмора не было причин беспокоиться об исчезновении шурина: с тех пор как разразилась чума, размеренный порядок жизни врача совершенно нарушился и никто не знал наверняка, где его можно найти. А пансионы согласятся потерять такой источник финансирования, как Стэнмор, только если этого совсем никак нельзя будет избежать.

Бартоломью дремал в уголке, когда его темницу внезапно наполнил свет, резанувший по глазам. Он сопровождался шумом – криками и перебранкой. Сквозь прищуренные веки Мэттью различил в дверях силуэт Суинфорда, а сбоку от него – дюжего привратника из пансиона Радда, вооруженного заряженным арбалетом. Бартоломью вдруг ни с того ни с сего вспомнил, как Колет рассказывал ему, что этот привратник был ветераном королевских войн во Франции, но потом променял солдатскую службу на более спокойную жизнь и стал поддерживать порядок в одном из самых шумных заведений университета.

Суинфорд поднял факел, и на Бартоломью упал свет. Он зажмурился, гадая, не пришел ли его конец. Потом поднялся на ноги, оцепенелый и неловкий, но готовый дорого продать свою жизнь. Суинфорд скользнул по пленнику равнодушным взглядом и махнул кому-то за дверью. Бартоломью узнал брата Майкла, которого крепко держали Джослин с Колетом. Монаха бросили в темницу.

– Вот тебе компания, лекарь, – сказал Суинфорд. – Будет с кем обсудить наши дела.

Он двинулся к выходу. Бартоломью, который после долгого одиночества наслаждался звуком голосов, чувствовал странное нежелание отпускать их. Мысли его лихорадочно заработали, ища повод задержать гостей.

– Грегори! – крикнул он, пытаясь отцепиться от Майкла, который налетел на него. – Это ты убил Августа с Полом?

– И да, и нет, – ровно отозвался Колет, не обращая внимания на неодобрительный взгляд Суинфорда. – Я убил Пола. Он все время просил, чтобы кто-нибудь принес ему воды. Это было некстати, пришлось заставить его заткнуться. Но Августа я не убивал, он сам себя убил.

– Как это? – спросил Бартоломью. – На нем не было следов насилия.

– Так вот что ты делал с его телом, – протянул Колет. – А я-то ломал голову, что ты задумал. Я собирался убить старого дурака, всадить нож ему под ребра. Но он проснулся, когда я вошел в его комнату, и я увидел, как он что-то проглотил. На мне был черный плащ с капюшоном, и он, похоже, решил, что это смерть пришла за ним. Он повалился на спину и умер со страху.

Бартоломью вспомнил пренебрежение, с которым Уилсон встретил его слова о том, что он пытался определить причину смерти Августа. «Август, верно, до смерти перепугался очередного своего видения», – сказал тогда Уилсон и был совершенно прав. Но даже если Колет не пустил в ход оружие, перепугать старика так, чтобы у него остановилось сердце, было равноценно убийству. Колет, похоже, собрался продолжить, и по его тону Бартоломью понял, что он рад поговорить о своих деяниях и похвастаться хитростью, которая помогла ему избежать подозрений. Но Суинфорд грубо ухватил его за руку и утащил прочь. Дверь захлопнулась, снаружи послышался скрежет засовов и грохот опускаемого бруса. Комната вновь погрузилась в непроницаемую черноту. Бартоломью услышал, как Майкл возится в темноте, и подошел к нему. Тучный монах весь взмок и дрожал всем телом.

– Как ты здесь очутился? – спросил Бартоломью, подводя бенедиктинца к ящику, расположение которого успел запомнить за время своих блужданий впотьмах.

– А ты как? – сердито парировал Майкл, дернулся из рук Бартоломью и немедленно наткнулся на сундук. – Говорили, что ты отправился в Питерборо по зову своего старого наставника-аббата.

Бартоломью немедля признал, что со стороны Суинфорда очень умным ходом было распустить слух, будто он уехал в Питерборо. Никого не удивило, что Бартоломью отозвался на призыв о помощи от монахов аббатства, где он учился в школе. Не будь в Кембридже чумы, он без колебаний отправился бы туда. Но Суинфорд с Колетом знали его не настолько хорошо, как им казалось.

– Я никуда не уехал бы, – сказал Бартоломью, – когда здесь некому помогать больным, кроме меня и Робина Гранчестерского. И аббат не мог не понимать, что я не покину своих пациентов, и никогда не попросил бы меня приехать.

Майкл хмыкнул.

– Пожалуй, это кажется разумным. Но ты до сих пор не объяснил, как очутился здесь.

– Освальд! – внезапно воскликнул Бартоломью. – Как он?

– Был жив-здоров, когда я видел его сегодня утром. А что?