Грей, в глубине души польщенный, что наставник доверил ему лечить свою сестру, внимательно выслушал указания Бартоломью: ни в коем случае не пытаться сложить руку, если она сломана; убедиться, что рана чистая, прежде чем перевязывать ее; воду использовать только свежую, из родника; необходимо также проверить, нет ли у Эдит других ранений и жара. Кроме того, он может дать ей одну, всего одну – тут Грей удостоился сурового взгляда наставника – дозу сонного зелья, если она будет жаловаться на сильную боль.

С гордостью неся сумку учителя с медикаментами, Грей беспечной походкой зашагал к Хай-стрит, а Бартоломью поспешил обратно в спальню коммонеров.

Отец Джером и впрямь умирал. Его уже соборовали, и дыхание его было лишь немногим громче легкого шелеста. Бартоломью поразился, что после столь долгой и упорной борьбы конец его оказался таким скорым. Почти как у Генри Оливера, который умер несколько часов назад.

Подошел Уильям, и Джером признался в том, что заставил Монфише выпить вино, которое кто-то оставил в спальне коммонеров в ночь убийства Августа, хотя тот твердил, что уже выпил достаточно. Если бы не Джером, Монфише мог бы остаться жив. Бартоломью подумал, что, скорее всего, с Монфише расправились бы точно так же, как с братом Полом, но оставил свои соображения при себе. Наконец Джером с умиротворенным видом откинулся на подушки и стал ждать смерти. Он попросил Бартоломью побыть с ним до самого конца. Тот согласился в надежде, что с Эдит дело обстоит не слишком серьезно и Грей не станет браться за то, чего не умеет.

Менее чем через два часа все было кончено, и Бартоломью помог монахам зашить Джерома в одеяло. Он разрывался между горем и бессильным гневом на собственную неспособность сделать что-то большее, нежели просто сидеть у постели умирающего. Он аккуратно уложил Джерома в конюшне рядом с Генри Оливером и пошел в церковь. Все вокруг казалось ему серым. Небо было сизое, хотя дождь не шел, дома и улицы казались мрачными и убогими. От города исходила вонь, и уличная грязь была перемешана с гниющими отбросами и нечистотами. Бартоломью добрался до церкви Святого Михаила и некоторое время расхаживал вокруг нее, пытаясь овладеть собой.

В конце концов он успокоился и начал думать о Филиппе. Ей ничто не угрожало – он отчаянно надеялся на это с тех самых пор, как Абиньи сбежал из дома Эдит. И снова Бартоломью задался вопросом, не слишком ли он поторопился вчера ночью и не следовало ли ему проявить больше понимания к точке зрения Абиньи. Но разведывательная вылазка по холоду слишком вымотала его, а открытие причастности к заговору братьев Стэнморов – слишком потрясло. Он задумался, куда делась Филиппа, и ощутил внезапное желание поговорить с ней, получить ответ на вопросы об ее исчезновении, которые до сих пор не давали ему покоя. Проще всего отыскать ее через брата – наверняка тот станет искать временный кров в пансионе Бенета, пока не решит, что возвращаться к себе в комнату безопасно.

Бартоломью зашагал по Хай-стрит. В голове у него роились вопросы, оставшиеся без ответов. Он приблизился к пансиону Бенета и поежился, вспомнив о часах, которые провел на подоконнике над грязным двором. Не успел он постучать в дверь, как ему отворил студент с сальными рыжими волосами. Студент сказал, что Абиньи вышел и неизвестно когда вернется, но предложил подождать. Бартоломью неохотно согласился: ему неприятно было находиться здесь, но желание увидеть Филиппу пересиливало неудовольствие. Он ждал, что его проводят в зал, но взгляд сквозь притворенную дверь показал, что студенты с головой поглощены запрещенной игрой в кости и не обрадуются, если он будет стоять у них над душой. Его провели в тесную и холодную комнатушку на верхнем этаже и оставили там, с жизнерадостными уверениями, что Абиньи не заставит себя ждать.

Он уже начал задумываться, не оставить ли Жилю записку с просьбой заглянуть в Майкл-хауз, когда услышал, что дверь открылась и снова захлопнулась. Он выскочил из каморки и выглянул с лестницы вниз.

Но по ступенькам поднимался не Абиньи, а Стивен, впереди которого шагал Барвелл. Бартоломью уже совсем было собрался обнаружить свое присутствие, когда услышал собственное имя, промелькнувшее в разговоре. Он замер, перегнувшись через перила, все его тело вдруг необъяснимо напряглось.

– …он слишком близко подобрался к правде, – говорил Стивен, – и не верит в оксфордский заговор. Я по глазам видел, что он сомневается.

– Проклятье! – выругался Барвелл, останавливаясь и оборачиваясь к Стивену. – И что нам теперь делать?

– Убить его, – раздался третий голос, показавшийся Бартоломью странно знакомым. – Это несложно. Послать еще одну записку якобы от Эдит и устроить засаду на Трампингтонской дороге.

С бешено колотящимся сердцем Бартоломью нырнул обратно в промозглую клетушку; Барвелл добрался до верхней площадки. Незачем устраивать засаду: они могут убить его сейчас, в пансионе Бенета. К горлу подступила тошнота, руки стали липкими и холодными. К безмерному облегчению Бартоломью, все трое вошли в соседнюю комнату и плотно закрыли за собой двери. На миг уткнувшись лбом в холодную стену, чтобы успокоиться, Бартоломью выскользнул из своего укрытия и прокрался по коридору, чтобы послушать. Старая дверь была сделана на совесть, и ему пришлось напрягать слух, чтобы разобрать, что за ней говорилось.

– Еще одна смерть в Майкл-хаузе может показаться подозрительной, – говорил Стивен.

– Напротив, – возразил третий голос, ровный и убедительный. – Она может оказать неоценимую поддержку нашему делу. Мы заронили зерна идеи в умы этих легковерных людей, заставили их поверить, что Майкл-хауз – паршивая овца в стаде. Существует ли лучший способ заставить эту идею укорениться, нежели еще одна безвременная смерть в его стенах? Какие семьи станут посылать своих сыновей в Майкл-хауз, где профессора мрут со столь пугающей регулярностью? Тогда наш оксфордский заговор станет казаться все более реальным и все более ужасающим.

Бартоломью силился преодолеть слабость в коленях и пытался привести смятенные мысли в порядок. Выходит, он все это время был прав в своих сомнениях относительно оксфордского заговора? Он никогда до конца не соглашался с этой гипотезой, как Элфрит, Уилсон и даже сэр Джон. Может, существует еще заговор внутри заговора? Представители пансионов обратились к Стэнмору и обманули его россказнями о плане, который якобы вынашивают оксфордцы, чтобы ниспровергнуть Кембридж. Или нет? И что здесь делает Стивен? И кто этот третий человек, чей голос показался таким знакомым? Это не Стэнмор и не Ричард. Какой-то профессор из Майкл-хауза? Бартоломью ломал голову, стараясь вспомнить эту плавную интонацию, но мысль ускользала от него.

– А что с Освальдом? – продолжал Стивен.

– Вот это настоящая загвоздка, – послышался тот самый знакомый голос. – У Невилла Стейна хватило глупости упомянуть о Бартоломью в присутствии Освальда. Теперь, если с ним что-нибудь случится, это немедленно возбудит подозрения, и все наши труды пойдут прахом.

– Мы не можем этого допустить после всего, что сделали! – решительно воскликнул Стивен. – Пять человек из Майкл-хауза умерли ради осуществления нашего плана, и мы заботливо взрастили столько слухов. На это ушли месяцы!