Тем не менее он пододвинул табурет к очагу, не в силах устоять перед любопытством. Саймон хи Раллс был его торговый партнер в Савике, помогал ему доставать то, что требовалось для жизни здесь, в глуши, – что делало его самым близким другом, какого Грейлин только мог себе позволить. Саймон был одним из немногих, кто знал, кто он такой на самом деле, что Грейлин старательно скрывал, регулярно меняя вымышленные имена.

Впрочем, с Саймоном подобный обман все равно не прошел бы. В то время как Грейлин промышлял пушниной и вяленым мясом, Саймон торговал тайнами и слухами. К тому же они знали друг друга уже больше двух десятилетий, познакомившись еще до того, как Грейлин перебрался сюда. Саймон был алхимиком в Тайнохолме, и их пути частенько пересекались, по большей части в трактирах. Но Саймона уже давно лишили мантии и выгнали из школы за то, что он предпочитал вино и напитки покрепче книгам и учебе.

«По крайней мере, так все говорили».

Что касается Саймона, в его прошлом было много неясного. Грейлин подозревал, что это совсем не простой человек. Даже изрядно выпив, Саймон никогда не казался пьяным. Напротив, под его показным весельем проглядывал блеск твердой стали, а за пустой с виду болтовней скрывалось сосредоточенное внимание.

И тем не менее этот человек на протяжении стольких лет хранил тайну Грейлина, и за это тот терпел бывшего алхимика. И все же у его терпения были пределы.

Поставив табурет у очага, Грейлин сел.

– Объяснись!

Сунув руку за пазуху плотного плаща, Саймон достал свиток пергамента, скрепленный восковой печатью. Он протянул его Грейлину, однако тот лишь скрестил руки на груди. Грейлин узнал послание, доставленное почтовой вороной, и у него не возникло желания ознакомиться с тем, что было в нем. В настоящее время его мир ограничивался этим домом, лесами и двумя преданными братьями. Больше ему ничего не требовалось, больше он ничего не хотел.

Какое-то время Саймон молча изучал его, затем повернул свиток так, чтобы красная восковая печать оказалась обращена к Грейлину.

– Это послание скреплено печатью Обители.

У Грейлина защемило сердце.

– Из Мирра, – добавил Саймон.

– Я знаю, где находится Обитель, – угрюмо произнес Грейлин. – Какое отношение это имеет ко мне?

Откинувшись назад, Саймон покрутил свиток в руках.

– Почтовая ворона прилетела день назад, – сказал он. – Свиток был прислан мне – но он предназначается для тебя.

– Если так, это означает, что ты не сдержал свое слово. Чтобы кто-либо узнал, что я еще жив и что ты сможешь со мной связаться, ты должен был раскрыть то, что поклялся хранить в тайне.

– Нарушить клятву, данную клятвопреступнику, – пожал плечами Саймон. – Едва ли ты можешь поставить мне это в вину.

Вскочив на ноги, Грейлин стиснул кулаки.

– Успокойся! – вздохнул Саймон. – Есть те, кто должен знать правду и кому можно доверять.

– Ты имеешь в виду себя?

– Я имею в виду настоятельницу Обители.

Грейлин знал эту женщину и уважал ее. Он медленно опустился на табурет.

– Ты не дурак, Грейлин. И не наивный слюнтяй. Очевидно, ты должен понимать, что некоторые вещи пересиливают даже клятву. В прошлом ты сам наглядно продемонстрировал это. Разве любовь не заставила тебя нарушить обет?

Грейлин поймал себя на том, что у него вспыхнуло лицо – не от стыда, а от разгорающегося гнева.

– Ты полагаешь, что мне нужно напоминать о…

Саймон остановил его, подняв руку.

– Предлагаю честную сделку.

Озадаченный его словами, Грейлин умолк, затем выпалил:

– Что ты хочешь сказать?

– Поскольку я выдал твою тайну, взамен раскрою тебе одну из своих.

Грейлин нахмурился. Ему не было никакого дела до откровений Саймона, однако любопытство было разбужено. Он махнул рукой, предлагая Саймону продолжать.

Зажав трубку в зубах, тот нагнулся, пальцем стянул дырявый носок с левой ноги и отбросил его в сторону, после чего показал Грейлину свою ступню.

– Что ты об этом думаешь?

Склонившись ближе, Грейлин быстро пришел к твердому заключению.

– Тебе нужно помыться. Со щёлоколистом, чтобы избавиться от зловония, исходящего от твоего тела. Если это поможет.

– Присмотрись внимательнее, у самой пятки.

Стараясь не дышать, Грейлин подался вперед. Присмотревшись, он разглядел маленький выпуклый шрам; такой можно получить, наступив на вывалившийся из очага уголек.

– Мы будем сравнивать ожоги? – спросил он.

Саймон слегка согнул ступню, и шрам превратился из узелка кожи в смутные очертания розы. Грейлин отпрянул назад.

«Нет!..»

Саймон опустил ногу.

Грейлин взглянул на бывшего алхимика новыми глазами.

– Не хочешь ли ты сказать, что принадлежишь к…

– К «Попранной розе»? – вопросительно поднял бровь Саймон.

– Это лишь выдумки, сочиненные теми, кто видит тени там, где ничего нет! – презрительно фыркнул Грейлин.

– Ты слышал, как я рыгаю и пержу. Разве этого недостаточно, чтобы убедиться в том, что я существую на самом деле?

За годы службы в Легионарии и после того Грейлин не раз слышал слухи о «Попранной розе», сообществе шпионов, не связанном ни с одним королевством или империей. Говорили, что оно состоит из лишенных мантии алхимиков и иеромонахов, тайно завербованных, чтобы использовать их умения и опыт для высших целей: оберегать и сохранять знания в эпоху возвышения и падения государств. Кое-кто подозревал, что истинная цель сообщества заключается в том, чтобы направлять историю в нужное русло, считая «Розу» тайной рукой, приводящей в движение шестеренки мира.

Грейлин пристально посмотрел на Саймона.

«Если этот человек имеет какое-то отношение к этой руке, Урт обречен».

– Ну что, теперь мы с тобой квиты? – спросил Саймон.

– Только если предположить, что твои слова – правда.

– Проданный секрет не требует веры покупателя, – пожал плечами Саймон. – Он представляет ценность сам по себе.

Начиная терять терпение, Грейлин встал.

– Можешь считать, что ты расплатился со мной, но я не желаю иметь никаких дел с внешним миром.

Саймон остался сидеть, даже откинулся на спинку стула.

– Тебе нужно думать не о судьбах внешнего мира. – Глубоко затянувшись, он поднял свиток над дымящейся трубкой. – В послании говорится о ребенке Марайны.

Грейлин похолодел. Вся кровь отхлынула в ноги. Хрупкое спокойствие, которого он добился с таким трудом, разбилось вдребезги на тысячу болезненных осколков.