– Как будто я нуждался в напоминании, – неверным голосом проговорил он. Его плечи обмякли. – Есть здесь хоть кто-нибудь, кто не устал от войны? – спросил он, как будто обращаясь не к Софии, не к войскам, а к себе самому. – Кому не хочется вернуться домой? В дом, которого не коснулось ничто из того, чего мы насмотрелись? В дом своей юности, которого больше нет… туда невозможно вернуться, в детство, когда мир еще не заливали потоки крови… А кое для кого и детство не послужит убежищем. Все, что они помнят с ранних лет, – это боль. Дети ведь тоже гибнут. Дети видят, чем мы занимаемся. И сами сражаются…

Он сжал в руке зеркалоскоп.

София пристально наблюдала за его лицом. Сама она лишь кратенько заглянула в зеркалоскоп, хранивший память Нового Запада, но насмотрелась более чем достаточно. Она только не знала, увидел ли Григгс то же, что и она, или другое. Однако вполне поняла, что имел в виду генерал. Ее главным звуковым впечатлением от просмотра зеркалоскопа был горестный детский плач. Тонкий, отчаянный, полный смертного ужаса. Он и теперь звенел у нее в ушах. Наяву она такого, по счастью, не слышала, но он напомнил ей плач лакримы – бесконечный прилив неутолимого горя, звук, чье эхо преследовало ее с той самой поры, как она выяснила, во что превратились родители.

Григгс выпрямился в седле, глубоко вздохнул и нарушил молчание.

– То, что ты мне показала, весьма убедительно, – сказал он. – Однако цели моего пребывания здесь останутся неизменными. У меня нет выбора. Я подчиняюсь премьер-министру Нового Запада и выполняю приказы. Карверу известно, что моей личной инициативы здесь нет.

– Но вы сказали…

– Я знаю, что я сказал. Но посмотри кругом! – Он широким жестом обвел долину. – Все это случилось не по моей воле. Не я это задумал. И я не в силах это остановить.

– Вы можете это остановить! – не сдавалась София.

– Дитя, здесь, на поле боя, тебе очень скоро будет преподан урок величайшего смирения. Всем нам нравится думать, будто один человек способен изменить мир. Бывают, однако, времена, когда один человек значит очень немного. Бывают времена, когда он или она вовсе ничего не значит.

И Григгс, твердея лицом, протянул ей зеркалоскоп.

«Не сработало! – с ужасом осознала София. – Он все видел, но все равно хочет атаковать!»

Пока она, держа в руке зеркалоскоп, подыскивала слова, вернулись люди, посланные Григгсом вниз. Солдаты встали на свои места, словно растворившись в строю. Рыжебородый офицер остановился подле Григгса.

– Девчонка на позиции, – доложил он. – Карвер явился на этот берег реки.

Григгс слегка покачал головой. Подобрал повод и сказал Софии:

– Скажи Карверу, что я готов уважить первоначальные договоренности. У вас с ним есть десять минут, чтобы убраться за реку. Скажи ему, что ослушаться приказа я не могу.

– А смерч? – спросила София. – Поглядите же на него! – Она указала на вершину гряды, где ждала своего часа клубящаяся стена ветра. – Он же готов обрушиться в любое мгновение! Колдовской вихрь разнесет долину и всех, кто в ней находится…

– Он пройдет и минует, – сказал Григгс. – Погода для меня не препятствие.

София не знала, что делать. Она была так уверена, что уж зеркалоскоп-то вынудит генерала передумать. Григгс был действительно потрясен, однако решений менять не собирался. Прибор и все в нем увиденное его разве что задержали.

«Подожди, – вдруг раздалось глубоко в душе у Софии. И это не был ее собственный пресловутый внутренний голос. Она слышала то, что прежде считала инстинктом, но теперь начинала воспринимать как древнего. Клима. Новый Запад. Голос повторил: – Подожди!»

– Подождите! – вслух выкрикнула София.

Григгс помедлил. София в отчаянии смотрела на генерала, надеясь, что древний даст ей подсказку, как себя дальше вести.

И тогда она их увидела. Ныряя и выправляясь, чуть не падая наземь, сквозь бешеный дождь неслась стая голубей. Держась чуть повыше, мчались более крупные птицы – соколы и во́роны. Их мощные крылья служили своего рода пологом, хоть как-то прикрывавшим голубей.

– Смотрите! – закричала София. – Железные голуби!

Григгс с офицерами вскинули головы. Голуби пошли на снижение и опустились с писком. Соколы, покружившись, снова унеслись ввысь, вороны уселись на землю. Что до голубей, они облюбовали в качестве насеста раскидистые рога Ноша. Не менее дюжины птиц отряхивались, ворковали, охорашивали перья.

– Марсель! – воскликнула София, узнав голубка, некогда отправленного из новоорлеанского дома Максин с запиской к Шадраку.

Мокрыми, дрожащими, неловкими пальцами открыла она крохотный контейнер на лапке Марселя… Прикрыв рукой от дождя, прочла написанное на листке. Потянулась к другому голубю и к третьему, ознакомилась с их письмами. Во всех были одни и те же слова.

Лишь тогда она дрожащими руками протянула послания генералу Григгсу. Он молча прочел несколько штук. Вислые усы дернулись. Коротко выдохнув, он сунул записки во внутренний карман, чтобы не размокли вконец.

– Карвер еще внизу? – спросил он офицера.

Рыжебородый проверил с помощью подзорной трубы:

– Да, он там.

– Присмотрите, чтобы войска остались на месте. Я очень скоро вернусь. Ты со мной. – Это уже относилось к Софии.

Григгс направил коня вниз по склону, София верхом на Ноше последовала за ним. Они быстро достигли клетки Дурман, за прутья которой решительно держался Горькослад. Рядом стояли Тео и Казанова, на лицах мешались ожидание и надежда. Здесь же был и Фен Карвер, без шапки, в насквозь мокрой куртке из оленьей кожи и со старым ружьем на плече. Нижнюю часть лица прикрывал шейный платок, который он стащил при приближении Григгса и Софии. Карвер хмурился, но в глазах под насупленными бровями светилась хрупкая надежда.

– Итак? – спросил он, когда Григгс остановил коня и спешился.

Генерал снял шляпу. Сунул руку в карман и передал Фену Карверу только что полученное послание.

– Премьер-министр Гордон Бродгёрдл смещен с должности, – объявил он. – Парламент внеочередным голосованием решил прекратить агрессию против Индейских территорий и Нового Акана. – Помолчал и добавил: – Приказ, полученный мною от министра сношений с сопредельными эпохами, обязывает меня вернуться в Бостон.

Повисла пауза. Потом Тео, а за ним и Казанова восторженно завопили. Карвер, с серьезным видом изучавший письмо, вернул его Григгсу и слегка поклонился. Снял с шеи белый шарф, привязал на ружейный ствол… Вскинул ружье над головой, стал размахивать. С той стороны долины донеслись приветственные крики, приглушенные бурей.

Григгс подошел к клетке Дурман. Вытащил из кармана ключ, отворил дверцу.

– Не буду оскорблять тебя, подавая руку, – сказал он, – после всего, чего ты насмотрелась, после всего, что я сделал. Ты имеешь полное право ее не принять.