Рассвет сегодня наступает странно медленно, город тонет в непонятном серо-желтом тумане, деревья черные и такие мертвые, что и лучи солнца, кажется, не оживят, а запоздалая заря начинается медленно, вяло, нехотя, будто только и думает, как спрятаться снова за темный край земли, а там свернуться в клубок и, подогнув лапки, поспать еще всласть.

Я опустился на свой балкон, превратился в человека и сказал себе зло: нет, не рано. Я смогу быть королем. Я сделаю. Я справлюсь. Во всяком случае, лучше этого никчемного Кейдана. Нужно только помнить, что у меня в руках в самом деле огромная власть, и не бросаться все решать самому.

Успел даже вздремнуть, во всяком случае, когда открыл глаза, в черепе медленно затихает гул то ли от схватки с варварами, то ли это стук плотницких топоров на закладке флота, а вообще-то ночью я успел подраться с големом, стимфалийскими птицами и даже с шестигрудой танцовщицей, хотя то была не совсем драка…

Повторилась процедура моего одевания, я стоял, как дурак, растопырив руки, а на меня сперва напяливали костюмы, потом драгоценности, что здесь выполняют роль знаков различия.

Что-то мне кажется, будто ритуал становится все изощреннее и сложнее. Во всяком случае, после захвата Геннегау я сапоги снимал сам. Но тогда, правда, дворец был пуст, даже слуги прятались по норам.

Правда, с той поры я вырос до эрцгерцога… Гм, а чего ожидать, когда примерю королевскую корону?

— И еще, ваша светлость, — произнес лорд Рудольф Лотце. — Кое-что сделано специально для вас.

Меня подмывало спросить, кто вчера выиграл в карты, масть у него была плохая, но пересилил себя, только буркнул:

— Что еще?

Он поклонился и замедленно повел рукой в сторону выхода. Двое слуг так же замедленно, словно жабы на морозе, отворили дверь, из коридора вошли двое в одежде гильдии ювелиров. У одного в руках искусно инкрустированная слоновой костью шкатулка, сделанная со вкусом и без излишней пышности, которую не люблю, хотя и терплю, очень элегантную и всем своим видом выражающую достаток, власть и достоинство.

Лорд Лотце поклонился.

— Ваша светлость…

— Сэр Лотце, — сказал я нетерпеливо, — что еще?

— Ваша светлость, — повторил он, — как только наших ушей достигла радостнейшая весть, что вы, наш господин, милостью императора Германа удостоены титула эрцгерцога, мы сразу же повелели создать нашим придворным ювелирам соответствующую нагрудную цепь, дабы никто вас не спутал с простым герцогом…

Ювелиры синхронно поклонились, затем один вытянул шкатулку и держал с непроницаемым лицом на протянутых руках, а второй откинул крышку, я успел увидеть белоснежные внутренности, затем он поднял со дна толстую золотую цепь, медленно и торжественно передал сэру Лотце.

Тот поклонился и подошел ко мне.

— Ваша светлость…

Я тупо посмотрел на цепь, уже которую по счету, но здесь они не столько украшение, как знаки отличия. Я сперва не сразу научился ориентироваться в числе звеньев, толщине колец, их форме, драгоценных камнях, вставленных через равные промежутки, тем более что один и тот же вельможа нередко вчера приходил в одной цепи, а сегодня в другой, но они являются, как выяснилось, одного, так сказать, ранга.

Сейчас же над каждым звеном поработали еще более искусные ювелиры, благородный блеск золота перемежается с крупными ограненными рубинами, вправленными так умело, что просто оправа сама по себе ценность совсем не потому, что из золота.

Я наклонил голову, Лотце осторожно одел мне на шею, тяжелый медальон, усеянный рубинами и топазом, лег на мою грудь так уверенно, словно так и лежал всегда. Хотя вообще-то цепь герцога, которую носил до этого, отличается разве что лишь меньшего размера рубинами, а так даже эта штука на груди примерно такой же формы.

— Ваша светлость, — произнес Лотце, — сегодня ваш день. И эту цепь сразу заметят!

— Если бы, — пробурчал я, — разве замечали еще что-то помимо драгоценностей?.. Но, наверное, я хочу слишком многое. В общем, благодарю весьма.

Сэр Лотце сказал нравоучительно:

— Это наш долг, ваша светлость.

Брови оставил укоризненно приподнятыми, как бы намекая, что благодарить нужно за перевыполнение долга, да и то не весьма, а так, небрежным наклоном головы.

Сэр Жерар в моем утреннем туалете не участвует, но встретил меня за дверью уже одетого, поклонился.

— Сэр Жерар, — сказал я.

— Ваша светлость, — произнес он.

— Пойдемте, — сказал я обреченно. — Надеюсь, сегодня будет хоть малость государственных дел, а не только бесконечные тяжбы лордов из-за земель и права наследования титулов…

— Ваша милость, — обронил он, — страны процветают только при незаметных королях.

— Как это?

Он сказал осторожно:

— Великие короли ведут великие войны и разоряют свои страны больше, чем чужие. В истории остаются даты грандиозных битв, захваченные и сожженные города, а не то, сколько король построил школ, сиротских и домов призрения, насколько снизил налоги… Когда король разбирает тяжбы лордов из-за титулов, он… гм… не ведет войны и не избивает народы.

— Но и разбирать тяжбы, — отрезал я, — не королячье дело! А извозчики… в смысле суды на что?.. Ах, у нас нет таких судов? Надо учредить! А еще кассационный и апелляционный. Плюс — суд пристяжных. И тогда королю останется либо воевать, либо утонуть в плотских утехах. Даже не знаю, что интереснее.

Мои покои соединены прямым проходом с покоями королевы, где сейчас располагается леди Лилионна, в коридоре ждут ее выхода фрейлины-подхихишки, уже проснулись ранние пташки, как и положено, раньше королевы, надо же помогать в утреннем туалете, сама она только зевать умеет…

Я прошел мимо фрейлин со словами:

— Леди…

Все они почтительно присели, кто застенчиво опустил голову, кто смотрит прямо перед собой, а кто и зыркает хитрыми глазками снизу в мое лицо: туда ли смотрю, заметил ли, какие у нее там нежные белые округлости, выдавливаемые наверх жестоким корсетом.

Вдогонку мне слышались тихие голоса:

— Ваша светлость…

— Ваша светлость…

— …Ваша светлость…

Впереди громко и торжественно прозвучали трубы, донесся мощный голос:

— Майордом!

Я быстрыми шагами вышел из боковой двери, коротко бросив:

— Милорды…

Допущенные в малый зал члены Тайного Совета и наиболее влиятельные лорды, красиво выстроившись в три шеренги, степенно склонили головы, все путем, я опустился в кресло, возложил длани на широкие подлокотники, в самом деле удобные для этого величественного жеста, выпрямил спину и обвел всех царственным взглядом человека, от которого ничто не скроется.