Его сразу узнал новый камердинер отца, мистер Астон, который ждал, чтобы принять у него шляпу, папку с документами и тросточку. Но он от этого отказался, потому что уйти ему надо было довольно быстро, и он знал, насколько важна была скорость при отступлении. Он проследовал за мистером Астоном наверх, проходя мимо портретов предков своей мачехи. Он дотронулся до кармана. Приятный шорох бумаг вселил в него уверенность. По индийским коврам он прошел в гостиную, а мистер Астон объявил о его прибытии. Его отец стоял у ярко горящего камина со стаканом бренди в одной руке и сигарой в другой. Военная индустрия заставила его стать гордым. Обои были из кремового шелка, и на стенах висело еще больше предков. Господи, сколько же их у этой женщины?! Повсюду была расставлена мебель от Чиппендейла, совсем как в Истерли Холле.

Оберон поклонился своей мачехе, которая сидела с коктейлем в руках. Она сделала глоток. Напиток даже не прикоснулся к ее губам. Она слегка наклонила голову. Оберон встал неподалеку от своего отца, который рявкнул:

– Бренди для моего сына, Астон!

Оберон поднял руки:

– Нет, благодарю, Астон, мне скоро садиться на поезд. Это быстрый визит.

– Ерунда, – сказал его отец. – Нам многое нужно обсудить. Предполагалось, что ты останешься на ужин.

Столбик пепла на его сигаре был таким же огромным и неопрятным, как и он сам.

Оберон повторил:

– Нет, у меня нет времени ужинать. Мне надо уладить дела на севере. Мачеха, вам лучше покинуть комнату, Астон, вам тоже.

Его отец задохнулся от возмущения, и пепел с его сигары упал на индийский ковер. Что за проблема была у этого человека с индийскими ковриками? Это у него или, может, у его мачехи настолько не хватало воображения, что все их дома повторяли друг друга?!

Оберон продолжил:

– Впрочем, меня вполне устроит обсудить это в присутствии дворецкого и замены моей матери.

Его отец начал свирепеть и встал на мыски ботинок. Оберон видел слишком многое, чтобы испытать хотя бы тень того страха, какой чувствовал когда-то. Он просто прямо смотрел ему в глаза:

– Так действительно будет лучше, – тихо сказал он.

Не кто иной, как его отец первым отвел взгляд и жестом показал своим жене и дворецкому, чтобы они вышли. Оберон ждал, пока не услышал, как дверь с щелчком затворилась. Его отец все еще держал стакан бренди и быстро отпил из него. Столбик пепла на его сигаре снова вырос.

Из своей папки с документами Оберон достал фотографии тех счетов и писем, которые он забрал из ячейки.

– Возможно, вам стоит отставить свой стакан с бренди и отложить сигару. У меня есть бумаги, которые будут вам интересны.

Он достал письмо, подтверждающее, что его отец продал кордит в Германию через посредников в Роттердаме после объявления войны и в тот момент, когда Британия наиболее остро в нем нуждалась, а затем и другие финансовые документы.

Он передал их в руки отцу, и тот побледнел. На его лбу выступил пот, руки затряслись. Оберон знал все о симптомах паники и страха. Его отец резко развернулся и схватился за каминную полку, поставив на нее стакан и бросив сигару в огонь, и снова внимательно посмотрел на фотографии, а потом несколько мгновений – на огонь. Оберон почти слышал, как двигаются его извилины, но, слава богу, для этого мерзавца и предателя выхода уже не было.

Когда его отец повернулся к нему лицом, вернув своему выражению долю высокомерия, Оберон произнес:

– У меня есть оригиналы. Я уничтожу вас, не задумываясь ни секунды, и как вы предупреждали свою дочь о последствиях ее действий, так и я сейчас указываю на них вам.

– Что ты хочешь? – спросил его отец, широко расставив ноги и заведя руки за спину. Оберон вынужден был отдать ему должное за такую смелость.

– Истерли Холл, все прилегающие к нему владения и фермы, Истонскую и Хоутонскую шахты, а также деньги моей матери, которые должны были находиться в доверительном управлении до достижения мною двадцатипятилетнего возраста. Сейчас мне двадцать восемь. Вероника также требует права распоряжаться своими деньгами, так как условием этого было ее замужество. Она замужем. Мисс Вейнтон оставила нам деньги, завещанные ей нашей матерью. Их мы тоже требуем предоставить в наше распоряжение. Все это должно произойти в течение ближайших двух дней. Это вас устраивает?

В комнате стояла полная тишина, не считая тиканья французских часов на каминной полке. Через пять минут они должны были пробить семь. Его отец прочистил горло и кивнул.

– Тогда ты отдашь мне оригиналы?

– Есть еще две вещи. – Оберон смотрел, как его отец выбрасывает в огонь фотографии. Они вспыхивали, сворачивались и исчезали без следа. Как будто он опять был на войне. – Во-первых, мне известно, что вы наняли агента, чтобы засудить Милли Форбс за украденное серебро и надавить на семью Форбсов. С этим должно быть покончено с сегодняшнего дня.

Его отец сделал шаг вперед.

– Немыслимо! Эта маленькая сука взяла часть серебра, доставшегося твоей мачехе от предков, и не стоит считать, что Форбсы не замешаны. Тот мальчишка выступал против меня в шахтах, собирал профсоюзы, а что касается той шлюхи с кухни…

Оберон поднял руку.

– Джек выступал от имени рабочих, и это было до войны. Как бы то ни было, он к этому отношения не имеет. Эви… Так, это просто должно прекратиться, вы меня поняли? Они оба заслуживают покоя, вся эта семья.

Наконец, его отец кивнул.

У Оберона сбилось дыхание, потому что он предполагал, что требование по поводу Форбсов может заставить его отца выйти за рамки разумного.

– Второе – это мисс Вейнтон. Что случилось? Сейчас мне нужна правда. Вы уволили ее, но прыгнула ли она? Она правда это сделала?

Он сделал шаг по направлению к отцу, держа наготове трость. Его отец смотрел на нее, только на нее.

– Это был несчастный случай, – сказал он. – Она разозлила меня, потому что не переставала спорить, черт бы ее побрал! Я ушел от нее прочь на балкон, но она пошла за мной. Я дал ей понять достаточно ясно, что я закончил, что для меня весь этот разговор окончен. Она схватила меня за руку, и я оттолкнул ее, а она упала вниз. Это был несчастный случай. – Глаза его отца будто приклеились к этой трости. И тогда Оберон понял, что его отец напуган. Возможно, всегда был. Он подумал о своем деде, простом человеке с большими руками и тяжелым взглядом, который строил сталелитейные заводы, кирпичные заводы, шахты.

Оберон спросил:

– Дед бил вас так же, как вы били меня, отец?

Его отец оторвал глаза от трости и кивнул.

Оберон сказал:

– Вы скучали по моей матери?

Его отец сглотнул.

– Всем сердцем. Она была хорошей женщиной – не леди, как твоя мачеха, а дочкой доктора и просто хорошей женщиной. Она сделала из меня лучшего человека.