На стенах сверкали рамы, в рамах сверкали чьи-то предки, глаза у предков сверкали шаблонной мудростью и традиционной отвагой. Сверкали пуговицы, галуны, сверкали белым голым телом мраморные статуи в нишах, мне становилось всё грустнее и грустнее. Какого пса мы влезли в эту шкатулку с драгоценностями, что нас ждёт здесь, кроме головной боли и приторных сверкающих улыбок, а ведь завтра на рассвете выезжать…

За витражными стёклами бушевала непогода. Поедем, если дождь прекратится, подумал я зло. Самое обидное, если не Черно наслал этот дождь. Если это сам по себе дождь, обычная весенняя буря…

— Владыки Доца рады видеть вас, господа! Просим, входите, мы будем счастливы порадовать и вас тоже!

Зал был сравнительно невелик — по дороге сюда нам случалось пересекать куда более величественные помещения. Зал оборудован был со сравнительным вкусом — блеска, во всяком случае, было не так много; стол едва не приседал под грузом снеди — даже мускулистые ножки его, исполненные из красного дерева в виде грифоньих лап, с трудом могли всё это выдержать. По залу растекались запахи, от которых даже у меня дрогнули ноздри. Вероятно, искусных поваров в замке было не меньше, чем лакеев…

Я с трудом оторвал глаза от угощения.

Во главе стола сидел… сидели… я моргнул, прогоняя видение. Нет, их-таки было двое — зрение не изменяло мне.

— Ой, — удивлённо сказала Алана. Моей жене по-прежнему не хватало воспитания и выдержки.

Двое во главе стола казались отражением друг друга. Абсолютным отражением; они были из тех близнецов, которые до самой старости одеваются совершенно одинаково. Для которых нет большего удовольствия, чем разыграть нового знакомого; вот почему они так страдают без гостей, подумал я желчно. Вот почему они властительствуют на равных — будь иначе, второго претендента на трон пришлось бы утопить…

Близнецы сидели плечом к плечу — не будь они братьями, я решил бы, что передо мной любовники. Близнецы улыбались одинаковой улыбкой — вовсе не сверкающей, а вполне живой и обаятельной; даже я, сквозь пелену желчи, не мог этого не отметить.

Тем временем Алана и Танталь уже поприветствовали властителей; их дорожные платья выглядели вызовом окружающей роскоши, их непохожие лица были вызовом единообразию фамильных портретов. Я поклонился тоже — в меру почтительно, в меру горделиво; под задом у меня оказалось мягкое кресло, а перед носом — блестящий прибор. Властители говорили по очереди, казалось, что беседует сам с собой один человек, — а ловкие руки слуги тем временем наполнили мою тарелку, и я вдруг почувствовал себя счастливым.

Совершенно. Свободным от забот, свободным от ответственности; у меня впереди свободный, спокойный вечер. Я ничего не могу сделать, пока за окном ревёт дождь и хлещет ветер, я и не стану ничего делать. Я буду греться у огня, лакомиться и беседовать ни о чём — братья-властители завели именно такую беседу, неторопливую, удобную челюстям, необременительную для мысли.

Пелена желчи, сгустившаяся у меня перед глазами, упала.

Я смотрел, как Алана и Танталь, настороженные и чопорные поначалу, понемногу втягиваются в беседу; кажется, речь шла о породах садовых деревьев, о землях, лежащих к югу от Доца, о морских путешествиях и о свойствах камней. Не припомню, чтобы кто-то из моих спутниц раньше интересовался камнями или садовыми деревьями, но беседа тем не менее лилась, не обременительная ни для кого, и неожиданно для себя я рассказал, как мальчишкой нашёл в горах настоящий самоцвет и как ювелир вправил его в колечко для моей матери.

Потом Алана не утерпела-таки — спросила, а часто ли господам властителям приходилось использовать своё необыкновенное сходство. Братья одинаково рассмеялись и, перебивая друг друга, поведали о череде обычных детских проказ; потом тот, что сидел слева, кажется, Колвин, спросил, кем приходятся друг другу Алана и Танталь. Вопрос был в общем-то довольно бестактный, но в непринуждённой обстановке никому не пришло в голову обижаться, и Алана сообщила, что они с Танталь — названые сёстры. Близнецы закивали: в столь непохожих друг на друга женщинах явно чувствуется общность, возможная только между сёстрами, госпожа Танталь напоминает рдяную розу, в то время как госпожа Алана — роза белая; братья завидуют господину Рекотарсу, который путешествует в обществе двух столь прекрасных цветов.

Щёки моих спутниц разгорались — не то от комплиментов, не то от вина. Мне то и дело хотелось протереть глаза — почему я, путешествующий в компании парочки роз, только сейчас заметил, что Танталь не похожа ни на одну из женщин мира? Что она смеётся и хмурит брови всякий раз по-разному, её лицо как небо, по которому странствуют облака? Что её профиль как очертания далёких гор?

Нет, были мгновения… Тогда, в замке, у камина, когда половина её лица была медной маской, а другую щёку гладила темнота… И ещё тогда, когда она выскочила на сцену в плаще с пришитыми седыми космами, и потом, когда устало ответила Бариану: «Кураж, на одном кураже…»

Танталь была объята куражом. Но и Алана, моя жена, тоже.

Это ЕЁ я помню невыносимым подростком?! Это она проиграла нашу карету и все деньги хитрому шулеру? Это она сбегала из дома, чтобы странствовать по притонам?!

Ледяная королева. Сама неприступность, холодная красота невозможно синих глаз, в которых лишь время от времени — если повезёт наблюдателю, если угодит собеседник — проглядывает горячий огонёк. Он, укрывшийся под ледяной коркой, морочит и потешается, будто играет в ку-ку; похоже, моя жена навсегда останется верна образу улитки. Странная двойственность, некто живой и тёплый, укрывшийся за жёсткими схлопнутыми створками…

Господа властители умели нравиться. Странно, но это их умение ничуть меня не раздражало; даже их сходство, так поразившее меня поначалу, понемногу превратилось в правило забавной игры. Братья не поднимались из-за стола, один держал бокал в левой руке, другой — в правой, и это выглядело эффектно — близнецы походили на широкоплечего человека с двумя одинаковыми головами. Забавная игра продолжалась; я рассеянно отхлёбывал вино, не пытаясь сдержать рассеянной благостной улыбки.

Тем временем в углу зала неведомо как оказалась стайка музыкантов с лютнями и скрипками — и дальше я сознавал себя урывками.

Было вино — тончайшее, порождающее сладкое головокружение. Было веселье, горящие глаза Аланы, прикосновения, от которых немедленно хотелось бросить всё и залезть на сеновал. И я ещё успел подумать, что по возвращении в гостиницу — кстати, не пора ли домой? — я ме-едленно расшнурую женин корсет…

Наверное, я стойкий. Наверное, у меня недюжинная воля. Наверное…

Я очнулся в полумраке. Голова по-прежнему кружилась, более всего на свете хотелось сладко улыбнуться — и уснуть снова…

В последний момент внутренний сторож, порядком одурманенный, но всё ещё живой, успел прохрипеть свой сигнал тревоги. Я что есть силы укусил себя за палец; боль помогла справиться с наваждением. Я был в пиршественной зале, и я был один.

Ни Аланы, ни Танталь. Резное кресло на двоих — я только сейчас увидел, что близнецы вдвоём сидели на одном троне, — пустовало тоже. Пол был залит воском, кое-где догорали, по очереди гасли свечи.