друг друга, экспрессивно обсуждали выступающих, кто-то, кажется, плакал: уж не знаю, от счастья ли или от разочарования. Я сидела в прострации неопределенное количество времени, наполовину оглохнув и пыталась осознать случившееся. Меня, вроде бы, поздравляли тоже — не все и не так, чтобы очень искренне, но мне хватило и того.

Надеюсь, Юля сможет простить меня за то, что я ненамеренно отобрала ее роль… И, все-таки, как это произошло? Не может быть, чтобы я настолько хорошо себя показала! Неужели мне позволят играть Гермию лишь потому, что Верстовский замолвил за меня словечко? И если да, то зачем он это сделал?.. Показал, что мое послание было замечено им, а сонет и заложенный в нем смысл тронули суровое преподавательское сердце?

Или он решил подшутить, прекрасно понимая, что с ролью я не справлюсь?!

Догадки, одна страшнее другой, вскипятили мое душу. Я оглянулась в поисках Юльки, но Гардениной в зале уже не было. Как и Верстовского, который ушел сразу же после оглашения результатов.

Не в силах справиться с напряжением, я бросилась прочь из зала и понеслась на всех парах в административный корпус. Все каких-то десять минут, и я ворвалась в кабинет декана, без стука и сопутствующих случаю прелюдий.

— Вениамин Эдуардович!!! — закричала я на него.

— Красовская! — мужчина подпрыгнул от неожиданности и обжег меня гневным взглядом. — Почему ты врываешься сюда, будто к себе домой, и орешь на меня? Это рабочее пространство, между прочим.

— Извините, дело очень срочное, — я закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, забыв на время о своей влюбленности в него и разногласиях между нами. Просто ощущая сильнейшую потребность выговориться.

— Хорошо, будем считать, что сегодня у меня день открытых дверей, — проворчал он, остывая. — Проходи. Но больше так не делай. Здесь мог быть кто-то из преподавателей или педсовета. Ко мне нередко заходит на чай Игорь Васильевич (ректор — прим. автора). Так что ты хотела?

— Я не могу играть Гермию в предстоящем спектакле!

— Почему? — удивился Верстовский.

— Потому что у меня нет никакого актерского опыта! Как и способностей. Максимум, что я смогу, это маячить в образе немой феи у декораций!

Декан приподнял брови, недоверчиво рассматривая меня, и сложил руки на груди.

— Как интересно. Тоже самое сказала и Юля Гарденина.

— Юля?..

— Да. Она только что приходила ко мне. И ушла незадолго перед тобой.

У меня подкосились колени, а по сердцу как ножом полоснула боль. Я подошла к декану и села на стул напротив него.

— И что вы ей ответили?

— Попросил уйти. Намекнув, что распределением ролей на спектакль занимаемся мы с Игорем Олеговичем, но никак не студенты. Это было некрасиво с ее сто…

— Неважно! — взмахнула рукой я, перебив его. — Юля права. Она справится с Гермией намного лучше. Я даже не посещала актерский кружок!

— Посещение кружка — дело добровольное, и оно никак не гарантирует получения главной роли, — терпеливо объяснил Верстовский. — А тебя-то что не устраивает, Марго? Ты записываешься на пробы, читаешь Шекспира, получаешь место, а потом вдруг заявляешь, что недостойна оказанной чести?

— Но я не ожидала такого поворота! Я хотела просто…. просто… Почему вы дали мне роль, Вениамин?

Декан отвернулся. Кажется, его задело то, что я обратилась к нему просто по имени. И вызвала неуместные эмоции, которых не должно было быть.

— Мы с Игорем Петровичем считаем, ты идеально подходишь под образ Гермии. А вот Гарденина — вылитая Елена. У тебя нужный типаж, рост, фактура… И ты очень эмоционально прочитала сонет Шеспира. Аж до мурашек пробрало, — он передернул плечами и помолчал. — В крайнем случае, это только предварительные результаты. Впереди месяц репетиций. Если вдруг окажется, что ты действительно так бесталанна — в чем лично я очень сомневаюсь — ты можешь попроситься на роль безгласой феи. Или вообще уйти из спектакля.

— Ладно, — после этих слов мне стало легче. — Так и сделаю. Я ведь не для этого пришла на пробы…

Верстовский вопросительно взглянул на меня, и я вдруг вспомнила, что влюблена. Дыхание участилось, ладони вспотели, в голове застучала кровь.

— А чтобы снова повалять дурака? — уточнил он, намекая на мою выходку в столовой.

— Нет. Я читала от чистого сердца, — теперь вдобавок у меня запылали уши, и я опустила глаза вниз, рассматривая свои колени. — Я много думала о нас после того, как вы уехали, Вениамин Эдуардович… Мне очень стыдно: я сказала, что вы мне омерзительны, но это была неправда. На самом деле вы мне так сильно понравились, что я… у меня совершенно снесло крышу от влюбленности, понимаете? Мне стало страшно, что будет, если все узнают о наших отношениях: Юля, мои родители, вообще ВСЕ… Вы правы, я и правда маленькая, эмоционально нестабильно девчонка. И мне очень жаль, что я вас оттолкнула.

Верстовский не отвечал и не смотрел на меня. Его затуманенный взгляд устремился мимо моего лица, в сторону книжных полок, корешки которых были еле различимы через темное стекло шкафа. Кажется, я затронула тему, которую трогать не стоило. В его глазах проступило эхо чего-то личного, болезненного, плохо пережитого.

— Почему вы так долго не возвращались, Вениамин? — тихо напомнила о себе. — Не хотели меня видеть?

— Нет, — глухим незнакомым голосом ответил отец Ромки. — Хотел. Но я тоже много думал о том, что случилось… И пришел к мнению, что ты права. Нам не стоит быть вместе.

Каждое его слово упало, будто камень. Но вместо того, чтобы расстроиться, я испытала воодушевление. Его признание всколыхнуло во мне радостную надежду. Я услышала только одно: он хотел меня видеть. И тоже вспоминал о неудавшемся романе в разлуке…

— Хорошо, что вы наконец-то согласились со мной. Вот только я… передумала.

— Я должен испытать щенячью радость и снова начать обивать твои пороги, Красовская? — декан одарил меня тяжелым взглядом.

Именно так ему и следовало поступить на мой взгляд, но я сочла за лучшее промолчать. Мы пришли к подобию диалога, уже неплохо.

— Так что же изменилось? — продолжил он. — Твои родители, Гарденина, весь белый свет… Теперь тебе все равно, что они подумают?

— Мы никому не скажем, — пискнула я. Прозвучало слабо и неубедительно.

— Я уже не в том возрасте, чтобы прятаться по углам, Марго, — устало произнес Верстовский. — Давай закроем эту тему. У меня назначена встреча с родителем одного двоечника… Так что тебе пора идти.

Декан раскрыл лежащую на столе папку, всем своим видом демонстрируя, какая он занятая шишка. Что ж, похоже, время моей «аудиенции» окончено. Или нет?..

— Не пойду, — буркнула я, рискуя выставить себя сумасшедшей. Он