– Что тебе сказал Миаль?

– А что он сказал тебе?

Роним спрятал левую руку за спину. Ласкез успел заметить на ней кровь. Правой рукой сыщик снова провел по лицу, задержав пальцы на лбу, и крепко зажмурился.

– Что отпускает меня на свободу. Он говорит это уже второй раз за наше знакомство.

– Когда был первый? В поезде?

Роним прислонился к стене напротив, но взгляда не отвел. Криво улыбнулся, вынул из кармана сигареты. Казалось, он раздумывает, закурить или нет. Ласкез ждал. С улицы снова раздался отдаленный рокот и тут же затих.

– Да. Именно. Удивительная ирония… – Роним все-таки вынул сигарету из пачки, – тогда я отлично знал, что мне делать с этой свободой. Теперь – нет.

Они помолчали. Серый детектив вставил сигарету в зубы, закурил и выдохнул дым. Ласкез наблюдал за Ронимом, даже не пытаясь прогнать тупое оцепенение. Все вопросы, на которые ему не ответили, вопросы, которые он не задал, вопросы, об ответах на которые он подозревал, перемешались. Их стало так много, что они придавили друг друга. Теперь было сложно выделить из них хотя бы один. Тяжелая конструкция грозила осыпаться. Но следовало начать. Они не могли сидеть так вечно.

– Кто… – он откашлялся, приложив руку к груди, и снова опустил ее. – Кто такая Чара Деллависсо?

Огонек сигареты мигнул, осветив окаменевшее лицо Ронима.

– Твоя мать.

С кончика сигареты осыпался пепел, сверкнуло несколько рыжих искр. Ласкез проводил их взглядом, они погасли на полу. Боль не усилилась. Он не почувствовал ни страха, ни удивления. Видимо, он и вправду прочел слишком много детективов. Внутренний голос ровно сообщил ему: «Предсказуемо». И это слово просто упало в пустоту сердца.

– Значит, ло Паолино…

– Твой дядя. Не самая плохая родня, если разобраться.

Ласкез вспомнил. Там, на борту Странника, Тэсс и Таура таскались с альбомом управителя. Сестра нашла себя на многих снимках, говорила, что не раз встречала на фото и его. Да даже та фотография, из библиотеки, где Роним читал вслух…

– Поэтому ты стал со мной дружить? По…

Роним опустился на корточки и затянулся. Будто намеренно – так, чтобы Ласкез увидел его изменившееся, смягчившееся лицо.

– Я не ладил с Чарой. И мало чего общего имел с Конором. Никакой «старой памяти». Иначе… – он все же опустил голову, но тут же снова посмотрел Ласкезу в глаза, – «старая память» распространилась бы и на твою сестру.

– Вот как.

– Так что тебе сказал Миаль?

– А тебе?

– Ты, кажется, издеваешься надо мной?

Даже хмурясь, Роним приглушенно усмехнулся. Ласкез почувствовал слабое облегчение. Они не ответили друг другу на один и тот же вопрос, и он вдруг понял, что может, просто должен задать другой.

– Тебе плохо жилось на Веспе… да?

Роним потушил окурок о стену и сел, слегка вытянув ноги.

– Тебе действительно сейчас нужны рассказы о том, как живут изгои? Ты ведь их знаешь. Мне, поскольку мой отец служил охранным, было не так плохо, как другим. Я видел Большой мир, знал, что там нет чудовищ.

– Значит, тебе было только хуже.

Сыщик хмыкнул.

– И в кого ты такой умный…

Они недолго помолчали; Роним, запрокинув голову, смотрел в потолок. Тишину нарушил особенно долгий, тяжелый гул: видимо, пролетело сразу несколько самолетов. Почти тут же этот звук сменился шумом начавшегося дождя.

– Чара с Конором увлекли меня. Я очень хотел вырваться. Конечно, я не был наивным и не согласился бы идти вслепую, но… их план показался мне неплохим. Они кое-что узнали о событиях, из-за которых нас изолировали. И собирались рассказать об этом, явившись на Перевеяние. Тобинам и… всем, кто услышит. Это могло на многое повлиять, тем более что там собиралась Алая Сотня и…

– Что они узнали? – тихо спросил Ласкез.

– А что ты знаешь о Резне?

Ласкез без малейшего труда вспомнил уроки.

– Были столкновения между киримо и остальными. Какие-то разговоры о том, что они стоят выше.

– Эти разговоры начались не просто так.

– Да. – Ласкез кивнул. – Были раскопки, ученый нашел город, который ошибочно посчитал очень старым. У тех, кто там жил, оказалась своя письменность, а также разные вещи, не совсем похожие на наши того же периода. И на изображениях, которые попадались ему на стенах, были киримо. В захоронениях – киримо. Никаких упоминаний о других. Ученый решил, что нашел второй очаг цивилизации, что киримо старше и более развитые, а остальные расы – лишь побочные ответвления эволюции. Это опровергли: письменность оказалась орнаментами, захоронения – более поздними…

– Да, – Роним кивнул. – Опасная идея осталась опасной даже в руках слабого человека. Слабые люди вцепились в нее первыми. Она распространилась по неосторожности того человека. И…

– И тобины не могут этого не знать.

– Они знают.

– И тот исследователь был наказан. Правильно?

Роним зажег спичку. Он держал ее в руках и просто смотрел, как она прогорает. Пламя отражалось у сыщика в глазах.

– Нет, – тихо сказал он. – В этом и дело.

Резня

…Наверное, глядя, как горят деревни, и читая сообщения в газетах – о затопленном городе лавиби, съеденной семье ками, зарубленных ки, – он сначала просто проклинал себя. Любой бы проклинал.

Одной не до конца проверенной теорией разрушить то, что было незыблемым целые юнтаны. Нарушить равенство, расшатать Единство, нанести удар милостивой матери. Предать всех. Потерять все. Нет ничего опаснее забытой истории – это он упустил. История может стать оружием – этого не предусмотрел. И она стала. Неосторожные гипотезы на бумаге привели к пожарам, вооруженным столкновениям и массовым убийствам наяву.

…Он наверняка видел надписи на домах, где жили шпринг и ками, которых он знал: у него были друзья среди них. Надписи на дверях, огромные и отчетливые, состоящие из двух простых слов.

«Грязные животные».

…Видимо, он отворачивался. Наверное, другой кабинетный ученый просто наложил бы на себя руки. Пусть его учили всегда исправлять ошибки и он растил семью, которой еще предстояло жить в мире, разрушенном его рукой.

Он поступил иначе: покинул свой дом и навсегда исчез.

Человек, вскоре пришедший в Тев-де-Тóбин, столицу Пятого региона, и начавший организовывать первый отряд Сотни, не имел имени. Он звал себя Тенью и носил форменный дук, похожий на дук серопогонного. Только погоны были алыми, нашитыми поверх старых, а на рукаве – алая повязка. Незнакомец был очень уродлив: все его лицо испещряли глубокие, постоянно кровоточащие и гноящиеся шрамы. Нос был деформирован, глаз остался всего один, то, что было на месте второго, он даже не прикрывал повязкой. Незнакомец говорил, что его ранили ассинтары, с которыми он сражался, когда жил на побережье. Хотя вообще он неохотно рассказывал о прошлом. Никто и не спрашивал. В то время мало кому было дело до разговоров.