Узнав о намечавшемся отстранении Гиммлера с поста командующего группой армий «Висла», Геббельс не только поддержал это решение, но осудил Гиммлера за провал в Померании. 22 марта Геббельс писал: «Задача Гиммлера… заключалась в том, чтобы как-то заткнуть дыру на фронте группы армий «Висла». Он, к сожалению, соблазнился возможностью увенчать себя военными лаврами, что ему ни в коей мере не удалось. В конечном счете, на этом поприще он может только испортить себе политическую репутацию».

К этому времени произошло еще одно событие, подорвавшее авторитет Гиммлера. В начале марта немецко-фашистские войска должны были развернуть контрнаступление в Западной Венгрии. Бывший начальник штаба армии «Е» Эрих Шмидт-Рихберг позже писал: «Это была… последняя отчаянная попытка спасения германского Юго-востока. Если бы наступление имело хотя бы частичный успех, то это могло бы повлечь за собой временную разрядку обстановки и в Югославии». Главный удар в ходе контрнаступления должна была нанести крупная группировка, включавшая 8-й армейский корпус 3-й венгерской армии, 6-я немецкая армия и 6-я танковая армия СС. Наступление началось 6 марта. Особенно тяжелые бои развернулись 10–13 марта.

Однако полностью прорвать оборону Красной Армии и войск ее союзников немцы не сумели. Гудериан вспоминал: «Исчезли все шансы на крупный успех. Был утрачен сохранявшийся до сих пор высокий боевой дух эсэсовских дивизий. Под прикрытием упорно сражавшихся танкистов вопреки приказу отступали целые соединения. На эти дивизии уже нельзя было больше полагаться».

Типпельскирх писал: «В этот момент произошло событие, поразившее Гитлера точно гром среди ясного неба. Части использовавшихся в этом наступлении дивизий СС, в том числе отряды его личной охраны, на которые он полагался как на каменную гору, не выдержали: у них истощилась вера. В припадке беспредельного бешенства Гитлер приказал снять с них нарукавные знаки с его именем».

Гудериан вспоминал, что Гитлер хотел отправить в Венгрию его для исполнения этого приказа. Но Гудериан «отказался выполнять это распоряжение, предложив возложить эту миссию на находившегося как раз здесь рейхсфюрера СС, непосредственного начальника войск СС и, в первую очередь, ответственного за состояние их дисциплины, чтобы он лично ознакомился там с положением. До последнего времени рейхсфюрер противился всякому вмешательству представителей армии в дела его соединений, а теперь он стал изворачиваться, но так как у меня были другие обязанности, ему пришлось согласиться. Особой любви в войсках СС выполнением этой задачи он не заслужил».

Геббельс явно сочувствовал Гиммлеру. 28 марта он записал: «Когда я представляю себе, как Гиммлер снимает шевроны с личного состава дивизий СС, у меня темнеет в глазах. На войска СС это подействует как шок». Геббельс даже позволил себе осудить решение Гитлера: «Фюрер в своих действиях больше ориентируется на материально-технические вопросы, нежели на проблему личных качеств людей. Из-за этого у него постоянно возникают конфликты с ближайшими сотрудниками. Вот и теперь, к примеру, Гиммлер… попал в опалу. Куда это приведет? Что останется у нас, в конечном счете?»

Наказание имело последствия, далеко идущие за пределы проштрафившихся эсэсовских дивизий. 8 апреля Геббельс признал в дневнике: «Больше всего меня удручают меры фюрера против дивизий СС, разумеется, угнетающе подействовавшие также на всех офицеров СС из моего окружения. Невозможно себе представить, какое у них теперь настроение. Очень хотелось бы им помочь, но не знаю, что могу сделать. При случае я все-таки обращусь к фюреру и попрошу его несколько смягчить эту меру».

31 марта Геббельс признал, что «авторитет Гиммлера в глазах фюрера существенно упал». Однако, в отличии от своих суждений по поводу ответственности Геринга за приближение Германии к катастрофе, Геббельс был склонен объяснять поражения, за которые нес вину Гиммлер, не его личными качествами, а объективными обстоятельствами. Он писал: «Нельзя не признать и того, что мы вообще попали в полосу неудач. И эти неудачи нужно относить не только за счет неспособности помощников фюрера, но и за счет недостаточности средств, которыми мы располагаем».

Тем временем Гиммлер возобновил старые контакты с западными державами. Через генерала Вольфа Гиммлер вел переговоры в Швейцарии с Алленом Даллесом и представителями английской разведки. Одновременно подобные переговоры велись через начальника зарубежной разведки Шелленберга, который установил контакт с представителем Международного Красного Креста графом Бернадоттом в Швеции.

17 февраля 1945 г. Бернадотт прибыл в Германию. Официально переговоры велись относительно судьбы шведов, находившихся в немецких концлагерях, и в них первоначально участвовали Риббентроп и Кальтенбруннер, а лишь затем состоялась встреча графа с Гиммлером. Рейхсфюрер не стал скрывать от Гитлера факта этих переговоров, но фюрер скептически оценил их значение, заметив: «С помощью такой ерунды в тотальной войне ничего не добьешься».

Правда, Гитлер не стал препятствовать этим переговорам, а потому в марте 1945 г. Бернадотт снова прибыл в Германию для окончательного решения вопроса о заключенных. Одновременно в марте 1945 г. в Швейцарию был направлен генерал Вольф для переговоров с Алленом Даллесом. Эти переговоры велись в тайне от Кальтенбруннера.

2 апреля Гиммлер лично встретился с графом Бернадоттом. Гиммлер согласился на освобождение части скандинавских заключенных. Одновременно Гиммлер попросил Бернадотта связаться с союзниками от его имени, «если с Гитлером что-нибудь случится».

В эти дни Гиммлера одолевали сомнения, которыми он делился с Шелленбергом. Он говорил: «Шелленберг, по-моему, Гитлер уже не может предпринять ничего путного». На это он услыхал: «Все его последние поступки указывают на то, что пришло время действовать». «Но я не могу застрелить Гитлера, – жаловался Гиммлер Шелленбергу, – Я не могу и арестовать его, потому что тогда вся военная машина перестанет функционировать». В ответ Шелленберг сказал: «Многие высшие руководители СС все еще преданы вам, они выполнят любые ваши приказы. Вы достаточно сильны, чтобы арестовать его. Ну, а если не будет другого выхода, в дело вмешаются врачи».

20 апреля Гиммлер принял участие в приеме по случаю дня рождения Гитлера, состоявшемся в бункере рейхсканцелярии. На следующий день 21 апреля в Берлине Гиммлер тайно от Гитлера вел переговоры с директором шведского отдела Всемирного еврейского конгресса Норбертом Мазуром, пытаясь наладить через него контакт с Эйзенхауэром, чтобы капитулировать на Западном фронте.

Узнав 23 апреля об аресте Геринга, Гиммлер, по словам Шпеера, не придал большого значения случившемуся. Он говорил: «Сейчас Геринг станет преемником… Я уже вступил в контакт с рядом лиц, которые войдут в мой кабинет. Скоро меня посетит Кейтель».

Гиммлер был уверен в прочности своего положения и своей незаменимости. Он изрекал: «Европа не сможет справиться без меня в будущем. Я буду нужен как министр полиции. Мне достаточно провести час с Эйзенхауэром, и он это поймет. Они скоро осознают, что они зависят от меня. Иначе их ждет безнадежный хаос». По словам Шпеера, Гиммлер «говорил о своих контактах с графом Бернадоттом, в ходе которых речь шла о передаче концентрационных лагерей под контроль Международного Красного Креста». Шпеер замечал: «Теперь я понял, почему я увидел столь много машин Красного Креста в Саксенвальде вблизи от Гамбурга. Раньше всегда говорили о том, что следует уничтожить всех политических заключенных. Теперь Гиммлер пытался вступить в сделку с победителями».