— Бабуль, ты же за дезертирство сидела?

— Формально…

— Расскажи ещё раз, пожалуйста.

— Слушай: мне тогда было семнадцать лет, когда война вот уже должна была закончиться, но кто ж об этом знал заранее. Нас всех девок из деревни забрали на фабрику в ста двадцати километрах к востоку. А у меня мама тогда умирала… Я решила убежать обратно в деревню, чтобы успеть повидаться…

— Правда, что тебя чуть не съели волки? Когда ты через ночные леса и поля бежала…

— Правда…. Я к маме не успела. А потом пришли уполномоченные люди и меня забрали. В райцентре острог был. Только, значит, меня посадили, а война и кончись. Но шесть месяцев мне пришлось посидеть. А ведь у меня были младший брат и сестра, ты их знаешь.

— Да-да, знаю, оба умерли.

— Да…

— Напомни, какие у тебя наколки на пальцах.

— А, наколки-то!.. На правой руке на пальцах: «1941», ниже «РАЯ», а на левой: «1945», а ниже на левой: «Победа».

*****

— Как вам салют, герр Аркадий, — спросил я с акцентом и поправил пенсне.

— Гуд… — ответил Аркадий. — Вери гуд.

Аркадий был одет в форму баварской буфетчицы, с буферами навыкате. Я был одет в форму баварской сосиски с горчицей. Вокруг было полным полно народу. Все мы стояли на трамвайных рельсах, и трамваи вынуждены были нас объезжать. Трамваи не хотели вызвать гнев толпы, пребывающей в патриотическом угаре. Пьяные мужчины обнимались с пьяными женщинами, а их пьяные дети, сидя на шеях своих отцов, исступленно кричали «Уря-я-я-я! Уря-я-я-я-я-!» Камеры сенсорных телефонов были направлены на взрывы пиротехники на горизонте. Кто-то запел популярную песню в нескольких шагах от нас с буфетчицей. В воздухе запахло социальными волнениями.

— Их бин русиш салютен! Дас ис Фольксваген! — снова заговорил Аркадий.

— Йа-Йа, дойч швайн, май либен Августин, — разделил восторг Аркадия я.

*****

Девятое мая. Поздний вечер.

Стронг ушёл в магазин, а мы с Тони остались стоять.

— Смотри-смотри, идёт… Наркоша, — Тони взглядом указал мне за спину. — Бутератчик, сто пудов.

Я обернулся и, в двадцати метрах от нас, увидел парня, который ходил неровными кругами в свете уличного фонаря; его движения можно было принять за движения пьяницы, не будь они такими быстрыми. Парень, очевидно, хотел дойти до магазина, но свет уличного фонаря захватил его в плен и, наркоша отчаянно бился в его жёлтом вязком круге, точно мотылёк под потолком.

— Тони, а бутератчики агрессивные? — я начал волноваться. Тони тоже напрягся.

— Вроде, да…

Мы отвернулись, оставив несчастного наедине с его демонами.

— Наркоманы чёртовы! — с утрированным укором и отвращением вымолвил я.

Тони с секунду смотрел на меня, затем мы рассмеялись. Стронг вернулся из магазина.

— Сейчас в магазин такой кадр завалился! Это надо было видеть. Под «бутом» похоже, — со смехом сказал Стронг.

В это время на крыльцо магазина выплыл наш наркоша.

— Фига се! Как он мимо нас прошмыгнул?! — с истинным изумлением обратился я к Тони.

— Может через кроличью нору? Он так расширил своё сознания, что сказал себе: «Всё что ни есть — иллюзия!» и нырнул в портал соединяющий магазин с фонарём, — подкинул вариант Тони.

— Ага-ага, а на кассе, ввиду отсутствия денег, поднапряг карму и сказал себе: «По большому счёту: дорого и дёшево — это одно и то же» и купил всё! — развил мысль я, использовав в качестве предполагаемых слов наркомана текст группы «Кирпичи» (ссылка сделана — претензий от Васина быть не должно).

*****

У меня зазвонил специальный телефон. На экране высветилось имя звонившего, а точнее его наименование: «Мамочка».

— У аппарата, — ответил я.

— Ровно два часа ночи. Одиннадцать, — продиктовал молодой мужской голос.

Глава 9

Тринадцатое мая. Воскресенье. Уборка в квартире тёти Валечки. Я был призван как член семьи, и я явился.

Мне доводилось и раньше разгребать подобные посмертные завалы. Первый, который я помню, был в Петербурге в две тысячи четвёртом году осенью, — папа снял дешёвенькую двухкомнатную квартиру в посёлке Левошово — что в десяти минутах езды от конечной станции метро «Проспект просвещения» — в этой квартире буквально за два дня до нашего вселения умерла от алкоголизма хозяйка, и родственники, по какому-то невероятному знакомству, сдали эту жилплощадь нам с папиком. Квартира находилась на втором этаже двухэтажного дома, в котором жили одни питерские алкаши, которые, как сговорившись, подселяли к себе гастарбайтеров. Во второй комнате квартиры ещё неделю после нашего с папиком заезда ночевал дядя из Таджикистана; скажу о нём несколько слов: сам он выглядел очень представительно (если не принюхиваться), — рубашка, галстук с зажимом, начищенные ботинки, — короче, моя бабуля решила бы, что он… ну, скажем начальник цеха на танцах в доме культуры. Комната же, которую папик любезно позволил ему занимать ещё неделю, была похожа на то место, где содержат похищенных людей самые жестокие похитители: пол с толстым слоем песка, оборванные обои, наполовину затянутые полиэтиленом оконные рамы, покосившийся шкаф с эротическими наклейками на дверцах, плесневелый матрас и выпотрошенная подушка. В общем, весёленький дом! Прямо напротив нашей квартиры жил, вроде бы, безобидный алкаш по имени Майкл, но опасность от него всё-таки была, — он несколько раз засыпал с сигаретой и, так как он был правша, то правая сторона его тела была в ожогах. В тот день, когда я впервые переступил порог моего нового питерского обиталища, я сделал то, что не делал к тому времени уже давно, а именно — заплакал. Четыре долгих дня мы выкидывали мусор, — на нас даже пожаловалась мусоровывозящая компания, ибо все контейнеры и всё пространство рядом с ними были завалены хламом из нашей квартирки.

Вспоминается и второй случай моего соприкосновения с материальным доказательством чужой прожитой жизни. Это было лето две тысячи шестого года. Мы с папиком получили заказ от родственников почившей старушки разобрать крышу её деревенского домика: снять шифер, затем рубероид, потом разломать деревянные основания, короче, полностью обнажить чердачное помещение. Когда нашему взору открылось содержимое чердака, мы были в изумлении от количества старых вещей, я-то и вовсе почувствовал себя молодым Харрисоном Фордом. Чего там только не было, не было разве что мумии её старика на кресле-качалке со скелетом кошки на коленях. Среди птичьих клеток и швейных машинок с ножным приводом я отрыл подшивку журнала «Вокруг Света» с тысяча девятьсот двадцать четвёртого по шестьдесят шестой год; я — как давний читатель этого издания, посчитал своим долгом прикарманить эти несколько стопок. Папа, в свою очередь, аккуратно сложил в багажник своей развалюхи, рядом с теперь уже моими