— Это что-то вроде проверки? Твое возвращение сюда?

— Пожалуй, — снова кивнула она.

— И как, ты прошла?

Она развернулась и села так, чтобы видеть его лицо, но тут же перевела взгляд на траву.

— Первая любовь… — медленно произнесла она.

Билл помолчал, а потом попросил ее:

— Расскажи мне о ней.

Марианна едва заметно улыбнулась.

— Мне кажется, с ней ничто не сравнится.

— Нет, — задумчиво ответил Билл, — но это не значит, что она останется лучшей. Просто первая любовь не повторяется.

— Потому что она первая.

— А у нас еще нет опыта, чтобы не нырять в омут с головой.

Она заметила печально:

— Именно это мне понравилось больше всего.

— И мне.

Она бросила на него короткий взгляд.

— Правда?

Он сорвал лютик и покрутил его между пальцев. Потом обреченно сказал:

— Я тоже этого хотел: с головой погрузиться в свои чувства.

— Серьезно?

— Я не хотел видеть, что она на самом деле за человек. Не хотел этого знать. Я видел в ней воплощение своей мечты, своей страсти.

— Надо же…

Марианна уважительно кивнула головой.

Он улыбнулся ей в ответ.

— А ты?

— Со мной было точно так же.

— Возможно, — мягко произнес Билл, — мы не были так уж неправы. Мы же не специально выбрали себе неподходящих людей, мы поступали так под влиянием сильных страстей.

Билл поглядел на Марианну, а потом подмигнул.

— Мы оба стали жертвами красоты.

Марианна пересела к нему поближе, подвинувшись на жесткой траве.

— Элинор сказала, Уиллз просил мне передать, что я в нем не ошибалась. Он действительно любил меня. И продолжает любить.

Билл вгляделся в ее лицо.

— Элиза знала, что со мной будет другим человеком. И жизнь ее сложится по-другому. Гораздо лучше.

Марианна спросила:

— А ты смог бы жить с ней?

— По крайней мере, я бы попытался.

— Я тоже. Вот только боюсь, это убило бы меня.

— О да. Жертвовать собой хорошо только поначалу.

Она протянула руку и взяла лютик из его пальцев.

— По-моему, я кое-что начинаю понимать.

— И что же?

— Что счастливая жизнь — это не только… Не знаю, как сказать.

— Счастливая жизнь, — одобрительно повторил он.

— Да. У тебя вот счастливая жизнь.

Билл серьезно посмотрел на нее и кивнул.

— Может быть.

Марианна отвела взгляд.

— Я точно знаю, — сказала она.

Он встал с земли и протянул ей руку.

— Вставай. Пора возвращаться домой.

— Билл…

— Нет, — перебил он. — Ни слова больше. Не сейчас.

Марианна поднялась и вдела лютик в дырочку для пуговицы на кармане его рубашки. А потом привстала на цыпочки и поцеловала Билла в щеку — коротко и легко.

— Я была счастлива с тобой сегодня, — сказала она.

Особняк в Мейфере, где располагались апартаменты миссис Феррарс, с точки зрения декора не менялся уже больше тридцати лет. Поднимаясь по лестнице, Эдвард словно вернулся в детство: на ступенях лежал все тот же зеленый ковер с узором из трилистников, а стены украшали знакомые выцветшие гравюры с цветами в позолоченных рамах. При виде их он вновь испытал прежнюю неловкость и почувствовал внутреннее сопротивление, ничуть не уменьшившиеся со временем. Нажав на латунную кнопку дверного звонка, Эдвард, не удержавшись, тяжело вздохнул. В детстве он только и делал, что вздыхал — по самым разным поводам. Однако в последние несколько недель познакомился со вздохами совсем другого рода: их вызывал избыток счастья, о котором, подумал он, услышав за дверью цоканье материнских каблуков по паркету, ему надо постоянно напоминать себе, пока будет длиться их разговор.

— Эдвард, — сухо поздоровалась мать, открывая дверь и подставляя ему напудренную щеку для поцелуя.

Он покорно наклонился к ней. Эдвард понимал, что она с первого взгляда оценила и осудила его одежду, которая никак не вписывалась в стандарты строгого дневного дресс-кода, в ее случае дополнявшегося еще и драгоценностями.

— Здравствуй, мама.

— Надеюсь, ты уже обедал?

— Ну, я…

— Тогда я угощу тебя кофе. Или, может, ты будешь так любезен и сваришь его для нас?

— Тебе никогда не нравится кофе, который я варю, — без обиняков ответил он.

Она еще раз окинула сына взглядом, умудрившись при этом не посмотреть ему в лицо. Впервые в жизни Эдвард обратил внимание на то, как они с Фанни похожи: через несколько лет они будут как две капли воды — обе миниатюрные, безупречно одетые и непоколебимые в своем эгоизме.

Проводив его в гостиную со столиками, заставленными китайскими шкатулками и фотографиями в серебряных рамках, миссис Феррарс, не теряя времени, сразу перешла к делу.

— В последнее время мне пришлось очень нелегко, — проинформировала она Эдварда. — Как мать семейства я сильно страдала. Меня преследовало чувство, что я, не побоюсь этого слова, лишилась обоих своих сыновей.

Эдвард откашлялся. В руке он держал крошечную чашечку из китайского фарфора, которую дала ему мать, с лужицей едва теплого кофе на дне.

— Мама, — сказал он, — я же здесь. Я пришел повидаться с тобой.

— И для чего ты решил это сделать?

Эдвард постарался вспомнить, что ему советовала Элинор.

— Я хотел, чтобы ты знала: неважно, что каждый из нас сделал — или не сделал, — я все равно остаюсь твоим сыном и не хочу отдаляться от тебя.

Миссис Феррарс обдумала его слова. Она сидела на краешке одного из своих жестких диванов, тесно прижав друг к другу ноги в лаковых туфлях и по-прежнему не глядя на него.

— Я слышала, ты не собираешься жениться на этой девушке, — наконец произнесла она.

— Не на Люси…

— Тогда к чему был весь этот шум?

— Я совершил ошибку, мама. Но мне здорово повезло не совершить еще большую.

Миссис Феррарс вздернула подбородок и неодобрительно заметила:

— Она охотилась за нашими деньгами.

Эдвард проигнорировал ее слова. Он не собирался обсуждать Люси и вообще как-то касаться темы своего брата. Вместо этого он продолжил: