– Из людей – никто. Но они ведь не люди.

Франческа посмотрела на Никодимуса.

– Вы можете менять свой праязык?

– Нет. Только их.

– Почему-то это меня утешает. Не знаю почему.

– Да, есть в этом что-то необычное – представлять, как отредактировал бы себя, случись такая оказия.

– И что бы вы изменили?

– Свою ущербность, – не задумываясь ответил Никодимус. – Заставил бы пораженную заклятьем часть мозга восстановиться.

Снова эта одержимость. Франческа поморщилась, но ничего не сказала.

– А вы бы в себе что изменили? – полюбопытствовал Никодимус.

– Наверное, добавила бы мастерства.

– Мастерства? – рассмеялся он. – Вы чарослов и клирик, и вам все мало? Куда вы метите, в богини всея академии? Мечтаете заткнуть за пояс Хакима?

– Не драматизируйте! – оскорбилась Франческа. – Просто хотела бы повысить свои целительские способности.

– Вы и так с Жилой настоящее чудо сотворили.

– И убила Дейдре, – ответила она без выражения, но тут же спохватилась. – Простите, я не хотела, я имела в виду…

– Понимаю, – проговорил Никодимус негромко. – Я знаю, каково это, когда не хватает какой-то малости, чтобы добиться желаемого.

Дальше они шли в молчании. Франческа снова чуть не ускорила шаг, но почувствовала какую-то недосказанность.

– Тяжело терять пациентов? – спросил вдруг Никодимус.

– По-разному. Иногда смиряешься. А иногда просто перегораешь. – Она помолчала. – Но бывает, что просто сердце рвется.

Сумерки стремительно сгущались в ночь. Никодимус за спиной Франчески издал какой-то невнятный звук, который она интерпретировала как «продолжайте».

– Когда я получила в Порту Милость вожделенную целительскую столу, – услышала Франческа собственный голос, – мне достался старый брюзга, у которого двоилось в глазах. С другими он брюзжал не переставая, видимо, чтобы не терять репутацию, а наедине со мной изливал душу. Я ему нравилась, потому что на все его подковырки язвила в ответ. Иногда его навещал внук. Через пару дней двоение в глазах усугубилось, да еще добавилась страшная головная боль. Ночью его начало рвать. Ни пилюли, ни заклинания не помогали. Кошмар длился два дня. Между приступами он заливался слезами. Ни единой жалобы, только слезы. Рвота усиливалась, наступило обезвоживание. Есть такие тексты, которые позволяют восстанавливать запасы жидкости в организме – очень хитрые заклинания, загоняют жидкость в берцовую кость, а уже оттуда она распределяется дальше.

– В кость? – переспросил Никодимус.

– Да. Выражение «сухой как кость» – полная ерунда. На самом деле в ней полно влаги, она заполнена костным мозгом и кровеносными сосудами.

– Гм.

– В общем, как раз такое заклинание мы собирались запустить ему в голень, но тут с ним случился припадок. А когда он очнулся, то не понимал, где находится. Без конца требовал воды и спрашивал, когда придет внук. Ослеп на один глаз. Мои коллеги-клирики боялись, что восполнение жидкости вызовет новые припадки и еще больше отразится на зрении, а прокол берцовой кости лишь усилит предсмертные муки.

Франческа помолчала, переводя дух.

– А он все спрашивал про внука. И мне показалось, что, если удастся продержать его в живых до прихода мальчика, это все изменит. Я объяснила ему про заклинание и берцовую кость. Он вроде бы понял, но, когда я начала вводить текст, закричал. Всевышний, как он вопил! Однако восполненная нами жидкость его все же спасла.

Франческа сглотнула.

– Вечером припадки вернулись. Они пугали его и смущали разум. Я просидела с ним всю ночь и почти весь следующий день. Когда смятение проходило, он тихо плакал и цепенел… цепенел настолько, что приходилось проверять, дышит ли он. Никогда больше не видела такого опустошающего плача. Ему нужно было продержаться до прихода внука. Но в тот день парень не пришел: из-за дождя почти все горные дороги развезло. Наутро у старика случился страшнейший припадок. Я подумала, что все, конец. Но нет, он остался жив, только совсем ничего не соображал, словно пьяный. Убедившись, что состояние стабилизировалось, я отправилась к другим больным, поэтому меня не было рядом, когда явился внук. Мальчику было всего четырнадцать, и, видимо, старик в этом измененном послеприпадочном состоянии так его напугал, что он дал деру. Но его отловили и принудили остаться. Когда я вернулась, мальчишка уже готов был в окно прыгать. Я уговорила его подождать, обещала, что сознание деда прояснится. Он удалился в коридор, а я проверила, как там больной – вроде он действительно немного пришел в себя. И когда я сказала, что внук здесь, старик впервые за эти дни улыбнулся. Я бросилась за мальчишкой, но… он был перепуган до полусмерти… отводил взгляд, смотрел в потолок, часто моргал, стараясь не расплакаться. Он видел не деда, он видел одолевшую его дряхлость и слабоумие. И у меня опустились руки. Я не могла больше на него давить, и он ушел. Когда я рассказала старику, он не произнес ни звука. Вечером у него случился припадок, который унес его жизнь. Я ничего не чувствовала, только пустоту. Мне пришлось работать всю ночь. А потом, утром, идя спать, я увидела в коридоре мальчишку с отцом. Позвал с собой навестить деда. Я не знаю, что отразилось у меня на лице – удивление или горечь. Но мальчишка все понял. Он развернулся и кинулся бежать. Отца я потом водила забирать тело, но внука так больше и не видела.

К концу рассказа небо над саванной налилось фиолетовым, а темнота будто вырастала из земли и стелилась по траве, как туман.

Оглянувшись, Франческа поймала направленный на нее взгляд Никодимуса. Лица его уже не было видно в сумраке, но он кивнул, показывая, что по-прежнему весь внимание.

– Я почти совсем не плакала, – закончила Франческа, пряча глаза. – Может, чуть-чуть, перед сном. Но когда проснулась, пустота не отпускала несколько дней.

Она снова умолкла. Никодимус только цокнул языком, ничего не сказав. В молчании слышнее стали звуки ночной саванны – шелест ветра в траве, постукивание и скрип полых стеблей. Спереди доносилась тяжелая поступь и сопение кобольдов.

– Отчего умер старик? – спросил Никодимус.

– При вскрытии обнаружили мозговую опухоль.

– Я беспокоюсь за магистра, – совсем тихо проговорил Никодимус.

– Никодимус, простите! – ахнула Франческа. – Я не думала… То есть я совсем забыла… – Перед глазами встало осунувшееся лицо Шеннона. – Какая же я идиотка! Вот что значит мозгов не хватает…

– Думаете, упоминание об ущербности меня приободрит? – усмехнулся Никодимус.

Франческу бросило в жар.

– Снова на те же грабли, всевышний меня покарай. Всю жизнь учусь не ранить больного словом, и без толку. Святые небеса, лучше прикушу язык.

– Кажется, теперь моя очередь просить вас не драматизировать, – поддел Никодимус.