– Не знаю, не пробовала, – уголками губ улыбнулась Франческа.

– Мои ученики теперь за вас горой после исцеления Жилы, так что с радостью придержат вам голову, если решитесь на этот рискованный эксперимент.

– Нет, спасибо. Боюсь уронить себя.

Никодимус усмехнулся.

– И потом, безотносительно метафор, – если жить без огня или, иначе говоря, без эмоций, зачем вообще жить? – горячо продолжила Франческа.

– Похоже, ваше истинное призвание вовсе не врачевание, а философия.

– Философия непродуктивна. Породишь идею, и что дальше? А вот вылечишь сломанную ногу какой-нибудь девице, она проживет подольше и, если всевышний даст, еще внуков понянчит.

– Мне казалось, в философии одна идея ведет к другой, а две идеи превращаются в концепцию. Так что, по моему глубоко выношенному убеждению, философия еще как продуктивна.

– У вас не может быть ничего выношенного.

– Это почему?

– Вы мужчина.

– И что с того?

– У вас нет органа для вынашивания.

– И какой же орган, кроме мозга, для этого требуется? – ухмыльнулся Никодимус.

– Станете постарше, скажу.

– Мне тридцать пять.

– Значит, вас уже должны были просветить.

– Не делайте из меня младенца.

– Чревато последствиями?

– Плодите смыслы?

– Нет, что вы. Эту идею я подавила в зародыше.

Никодимус хохотнул.

– Хорошо иногда вот так с кем-нибудь поиграть словами. Магистр болен, ему сейчас не до игр. А ученики… скажем так, у кобольдов любая словесная потасовка перерастает в драку.

– А Сайрус начинает злиться, когда меня заносит, – вздохнула Франческа.

– Ну, если других поводов для ссор у вас нет, то вы идеальная пара.

Франческа оглянулась – Никодимус расплывался в лукавой улыбке. Она отвела взгляд.

– Так что, доставите Сайруса к садовой башне?

– Я поговорю с магистром.

Франческа посмотрела на него снова – улыбка никуда не делась, но пропиталась горечью.

– У вас есть какие-то веские причины опасаться встречи Сайруса с ветряным маршалом?

Никодимус прошел несколько шагов в молчании.

– Наверное, нет.

– А не веские?

– Только… только изумруд… Если вы обратитесь к Селесте, мне его уже не получить.

– Да, точно, изумруд. Ваша недостающая часть. Та самая, без которой вам не бывать великим спасителем.

– Да, та самая, – обреченно выговорил Никодимус. – Та самая, которая могла бы победить Тайфона или хотя бы освободить Дейдре, когда несчастная была еще жива. И исцелить магистра, пока еще не поздно.

Эта обреченность Франческу почему-то возмутила.

– А если кто-то еще способен победить Тайфона и исцелить Шеннона?

– Я был бы счастлив.

– Но все равно хотели бы заполучить изумруд?

Никодимус помолчал.

– Почему бы нет. Без него я ущербен.

– А если ваша ущербность не беда?

– Что вы хотите от меня услышать, магистра? – В голосе Никодимуса впервые прорезалась злость. – Что я готов отказаться от изумруда, лишь бы Тайфон был мертв, а Шеннон исцелился? Разумеется, готов.

– Разумеется, – поспешно кивнула Франческа, испугавшись, что перегнула палку. – Просто интересно, каким бы вы были без этой одержимости изумрудом.

Никодимус не ответил.

– Ничего, не обращайте внимания. Просто задумалась – о том, чего нам не хватает для полного счастья.

Франческе действительно вспомнилось встреченное с досадой назначение в захолустную авильскую лечебницу. И странные уколы зависти в обществе могущественных волшебниц вроде Вивиан.

– А я думаю лишь о том, как поддержать борьбу с Тайфоном и жизнь магистра Шеннона.

– Может, я как целитель сумею что-нибудь сделать для вашего наставника?

– Может быть. Но заклятье опутало все его внутренности. Если резать, от магистра ничего не останется.

– Вы не знаете, как филигранно я режу.

Никодимус не ответил.

Франческу охватило раздражение. Слишком он закрытый, этот Никодимус, и слишком озабочен своей ущербностью. Она с трудом подавила порыв ускорить шаг и уйти подальше, чтобы не продолжать разговор.

Но она ведь здесь не ради светского трепа, нужно уломать этого сухаря отвести Сайруса в сад ветров.

– Расскажите мне лучше о ликантропах, – попросила она. – Как вас угораздило с ними связаться? Или у них исстари союз с кобольдами?

– Наоборот, – хмыкнул Никодимус. – Когда-то враждовали не на жизнь, а на смерть. Ведь у обоих предки когда-то бежали с древнего континента.

– Когда человечество спасалось от демонов во время Исхода?

– Еще раньше.

Никодимус поведал, как еще в Звездной академии проник мыслями в фолиант под названием Бестиарий и там наткнулся на воплощение древней богини Химеры. Давным-давно она бежала вместе со своими адептами с древнего континента, осела на этих землях и преобразила адептов с помощью праязыка. Одни стали кобольдами, другие гоблинами и прочими человекоподобными. А саванну и леса Химера заселяла, комбинируя праязык своих верующих с волчьим, создавая ликантропов.

– Какое-то время Химера держала своих чад в узде. Но потом горные кобольды решили прибрать к рукам и долины. Война между кобольдами и ликантропами бушевала столетиями, а затем демоны вызвали массовый людской исход из-за океана. Разобщенные химерические народы не смогли противостоять образованию новых держав, а те, объединившись впоследствии под властью Новосолнечной империи, начали истреблять химерийцев. Однако кое-кто из чад Химеры решил действовать хитростью: когда империя подобралась к саванне, каники с помощью Бестиария изменили свой праязык так, чтобы большую часть жизни проводить в человеческом обличье. У них были собственные поселения и даже небольшой город под сенью Небесного древа.

– Того самого, о котором вы говорили раньше? Долина, где вы с Шенноном скрывались после бегства из Звездной академии?

– Почти. У них была немыслимо высоченная секвойя. Как бы то ни было, их уловка сработала: империя приняла их, продолжая, между тем, изводить на корню другие ликантропские народы.

Франческа присвистнула задумчиво.

– А потом, когда империя пала, Остроземье уничтожило Небесное древо и Бестиарий?

– Именно. Вот тогда-то каники и прониклись цинизмом, считая себя с тех пор павшим народом, лишенным власти над праязыком.

– Но ведь над праязыком не властен никто из нас, – недоуменно нахмурилась Франческа. – Им никто не владеет.