Я включил телевизор и, не выбирая, вставил диск. На плазменном телевизионном экране сам собой запустился фильм. С некоторой нерешительностью я нажал кнопку «пуск». В первые мгновения, пока экран оставался белым, едкие пузырьки стресса подступили к моему горлу. После первых пяти секунд фильма я, сотрясаемый крупной дрожью, нажал на «стоп». Мне хотелось блевать, но тухлятина осела на моих губах…

Пожилая дама утратила способность говорить. Она застыла в изумлении, в ужасе, в непостижимости увиденного, словно мраморная статуя, и, когда я инстинктивно обнял ее, будто это моя бедная мать, мне стало страшно, что она рассыплется в прах. Бедняга разразилась слезами, срывая голос в воплях, напоминающих горестное пение китов. Ее глаза метались по комнате в поисках, за что бы уцепиться. И она все выла, выла и выла… Я осторожно взял ее под руку и вывел в соседнюю комнату.

— Не… не оставляйте меня одну… — пробормотала она. — Я… я хочу знать…

— Вы не можете это смотреть, — с трудом ответил я. — Я сейчас вернусь. Полежите пока, прошу вас…

— Нет, мсье! Мой муж… что он сделал!

После первых секунд просмотра я был вынужден приглушить звук. Записанные на дисках пронзительные крики рвали барабанные перепонки, будто мне в уши вонзали спицы.

На экране Мартина Приёр в полубессознательном состоянии, закатив глаза, так что видны одни белки, а зрачки оказались под веком. В момент агонии на ее лице возникает неописуемое выражение. Чудовищный коктейль из боли, потребности понять, желания жить и — умереть. Объектив камеры наезжает на рану вдоль левой лопатки, задерживается на кровянистой волне, выплескивающейся на пол. Общий план показывает жертву целиком. Продырявленные стальными крюками лодыжки, бедра, дельтовидные мышцы… Подвешенная в двух метрах над полом Приёр, претерпевающая последние мгновения своих пыток…

На этих дисках материализованное Зло расползалось по земле…

Тут уж я наблевал на шкуру тигра и немного на собственные брюки. Жгучая соль колола мне губы, разъеденные слезами глаза превратились в огненные шары. Я встал, теперь и мне нужно было плечо, на которое я мог бы опереться. Но никого не было. Только мое отчаяние. Желудок снова свело, и меня согнуло пополам. Я прислонился к стене, голова оказалась на уровне рамки с бабочками. Сердце бешено колотилось. Все мои чувства завертелись, словно собирались покинуть тело. Однако, когда я услышал, как у подъезда хлопнула дверца автомобиля, все внезапно прекратилось.

Я поспешил к окну. Заметив меня в тот миг, когда я отодвигал занавеску, Жорж Дюлак бросился к своему «поршу». Я кинулся на лестницу, перепрыгнул через десять последних ступеней, чуть не сломав себе спину, потому что раненое плечо мешало мне удержать равновесие. Куртка треснула. Я поднялся и, несмотря на стреляющую боль, кинулся вслед машине, с гудением исчезающей в конце улицы.

Я уже сел было за руль, но ощутил такую резкую боль в плече, что от этой мысли пришлось отказаться. Во время моего падения с лестницы рана открылась…

Я позвонил в местный комиссариат полиции, назвался и попросил срочно начать преследование серого автомобиля «порш» с номерным знаком 7068 NF 62 и направить бригаду на улицу Платанов.

Пожилая дама лежала, свернувшись калачиком. Она встала. Прическа сбилась, на лице невыразимая скорбь. В отчаянии она с силой сжала мою руку:

— Скажите мне, что все это лишь дурной сон… Умоляю вас…

— Я бы хотел… но не могу… Где у вас аптечка? Скорей!

— В ванной…

Я содрал с себя куртку, рубашку, потом присохшие заскорузлые бинты… Размотал стерильные марлевые полоски, стянул их вокруг раны с такой силой, что, казалось, от распространившейся по всему телу боли у меня вот-вот выкрошатся зубы. Снова надев рубашку и куртку, я бегом вернулся в кабинет, вытащил диск из компьютера и вставил другой. Снег, мутная картинка, настройка камеры, потом внизу появилась дата. Пятое октября 2002 года, назавтра после смерти Дуду Камелиа.

Я понял… Я понял, что это. Долгий крик вырвался из моей груди, потом еще и еще один… В коридоре раздались неуверенные шаги, пожилая дама просунула голову в открытую дверь, хотела уйти, но подошла ко мне и ласково провела рукой по волосам. Я обнял ее… и заплакал… как же я плакал…

Из этого состояния меня вывела бешеная ярость. Собрав все диски, я засунул их в сейф, запер его на ключ и бросился вниз по лестнице. В машине, когда я делал разворот, боль в плече на миг пригвоздила меня к спинке сиденья. Я выпустил руль, задний бампер ткнулся в гигантскую гранитную тумбу и остался лежать на земле. После нескольких маневров мне удалось взять направление на виллу Торпинелли. Свободной рукой я достал из бардачка все имеющиеся там обоймы и рассовал их по карманам. Не обращая внимания на светофоры, я едва не столкнулся с выезжавшим справа от меня автомобилем. Зеркало заднего вида отразило голубоватое сверкание маячка выскочившей на перекресток полицейской машины. Беспорядочно петляя, она пыталась прижать меня к обочине. Я прибавил скорость и торпедой пронесся по пустынным улочкам Ле-Туке, сжимая левой рукой правое плечо. Боль усиливалась, но лишь подстегивала меня. Теперь ничто не могло помешать мне дойти до конца. Я заметил, как мои преследователи резко свернули в поперечную аллею. От приступов боли я почти терял сознание. Сзади, более чем в трехстах метрах от меня, вновь появились полицейские с завывающими сиренами. После еще трех подобных шуток они наконец исчезли из моего поля зрения, и шум постепенно затих.

У ворот виллы Торпинелли я дернул ручник, так что автомобиль развернуло на девяносто градусов. Я подготовился к встрече с Красавчиком и его приспешниками, но они с простреленными головами валялись носом в землю.

Прямо передо мной вился столб дыма цвета воронова крыла. А в глубине аллеи я различил врезавшийся в фасад дома горящий «порш». Деревянная наружная обшивка стен и кусты тоже полыхали.

Возле самого дома я вдавил педаль тормоза в пол. Ветровое стекло «порша» было испещрено пулями. Дюлак уткнулся разбитой головой в руль. Я бросился внутрь дома, позади уже слышались сирены. Раздались крики, выстрелы, характерный рокот «калашникова». Потом все стихло. Ничего, кроме тихого потрескивания начинавшего бушевать огня.

Старик Торпинелли лежал на земле у крыльца, с пулеметом между ногами. Его изрешеченный пулями сын обратил к небу открытый рот и изумленные встречей со смертью глаза. Я бросился к старику, протянул ему руку:

— Пойдемте, отсюда надо уходить, быстрее!

Струя крови хлынула из разверстой раны на его груди. Испуская дух, он нашел в себе силы протянуть мне дискетку:

— Я… все… узнал… Мой сын…

— Кто снимает фильмы? Скажите мне, кто снимает эти фильмы? — Я схватил его за ворот рубашки. Его здоровье, его жизнь мало интересовали меня. Я хотел, чтобы с последним вздохом он поведал мне чудовищные тайны, которые скрывал его сын. — Скажите мне! Говорите же!

С последним дыханием жизнь покинула его. Я взвыл:

— Не-е-ет!