Я почувствовал себя очень неуютно.

— Так, верно… Либо что?

— Либо, — договорил он значительно, — кто–то в королевском дворце предупредил его заранее, что ты прибудешь в качестве хозяина именно в этот замок. Тоже не очень хорошо для тебя. Судя по всему, это было написано пару дней тому. А вручили сейчас! То ли тебя дожидались, то ли от тайной стоянки принца Роммельса везли так долго.

Я в нерешительности посмотрел на лист.

— Лучше бы верно второе. Не люблю такое соседство… Что ответить?

— А нужно? — спросил Фицрой. — Проигнорируй.

Я подумал, сказал нерешительно:

— Знаешь, я здесь человек новый, потому пока никого не буду игнорировать. Пока сам не разберусь, кого и как. И куда.

— А что ответишь?

— Подумаю. Что–нить вежливое. Поблагодарю даже. В конце концов, какие–то связи не помешают даже в аду.

Он посмотрел с уважением.

— А ты не прост.

— Как и ты, Фицрой. Как и ты.

Он повернулся, помахал рукой слугам.

— Эй вы там!.. Моего коня живо!.. Сменить попону, оседлать, подать моей замечательности.

Слуги, бросив метлы, опрометью бросились в конюшню. Я поинтересовался:

— Ты уже прикинул, сколько понадобится мужчин для охраны в три смены?

— Да, — ответил он со смешком. — Даже учел, что их нужно будет именно для охраны, а не защиты. То есть втрое меньше.

— Почему?

Он ухмыльнулся.

— Защищать будешь ты с твоей боевой магией.

Женщины погладывают на меня пугливо и уже оценивающе, все–таки любой хозяин, вступая в права, обязательно должен повязать всех самок в его подчинении, иначе он не будет чувствовать себя настоящим хозяином, это в крови у мужчин…

Пока воздержусь, сказал я себе строго. Хоть это и выполнение первой и самой важной заповеди Господа,

которую нужно выполнять со всем рвением и тщательностью, но еще важнее просто выжить. Сперва озабочусь этой ерундишкой с точки зрения вселенной, а потом уже, что понятно и естественно…

Двое слуг подвели под уздцы коня Фицроя, могучий красивый жеребец уже играет, готов пойти вскачь, поднимая зачем–то повисших на узде людишек.

Фицрой хлопнул меня по плечу и вставил ногу в стремя, красивый и уверенный, как человек, отдавший здесь все необходимые распоряжения, в том числе и мне.

— Не заблудись! — крикнул я.

И сам ощутил нелепость сказанного, уж этот жук нигде точно не заблудится, не пропадет, в воде не сгорит и огня не заметит.

Он засмеялся и пустил коня в сторону ворот. Там сразу вытащили бревнышко из петель и распахнули перед ним обе створки с такой поспешностью, словно перед королем.

Со спины подошел Ювал, спросил почтительно:

— Он помчался к Утесу Влюбленных?

Я изумился:

— Фицрой? Вряд ли. А что за…

Он сказал со вздохом:

— Вон там видите утес?.. Его называют Утесом Влюбленных. В седую старину юноша и девушка спрыгнули оттуда, потому что им не суждено было пожениться из–за древней вражды между их родами.

— А-а, — сказал я равнодушно, — ну да, ага… Природа отбирает потолстокожее.

— С той поры, — продолжил он, — оттуда прыгают все, кому опостылела жизнь. Теперь у того утеса недобрая слава. Где пролито много крови, там место начинает… меняться.

Я отмахнулся.

— Утес сам по себе хорош. Самое высокое место! Можно бы и вон с того уступа, тоже будет наверняка, но я понимаю, эстеты!.. Нужно с самой вершины. Так красивше. Мы рождаемся в крови и дерьме, но умирать стараемся возвышенно. Во всех смыслах.

Я повернулся, чтобы идти дальше, но он сказал с еще больше почтительностью:

— А еще с вершины этого утеса всего двести лет тому прыгнул Улучшатель…

Я остановился.

— Кто? С чего вдруг?

Он таинственно улыбнулся.

— Он доказывал, что любому можно прыгать с самых высоких скал и не разбиваться! В доказательство прыгал с самой высокой в городе колокольни. Без всякой магии! Все видели, что над ним колыхались привязанные веревками простыни, но больше ничего…

Я сказал понимающе:

— Вот оно что… Простыни надувались горбиками, да?

Он быстро взглянул с подозрением.

— Вы уже поняли?

— Да так, — пробормотал я, — бесполезная придумка. Самолетов еще нет, парашюты ни к чему… Хотя вроде бы их придумали и использовали задолго до воздушного сообщения. А еще что он изобрел?

— Улучшатель? — перепросил он. — Ничего. Улуч- шателей озарение посещает раз в жизни, это верно? Так и возился со своим озарением до конца дней, только перебирал разные материалы. Однажды спрыгнул даже с горы Подоблачной, ее и отсюда видно, там до земли почти миля. Упал благополучно, только сломал обе ноги и пару ребер. Но эта мелочь так подкосила, что совсем упал духом и больше ничем не занимался.

— Понятно, — пробормотал я. — Потому очень огорченный лег и умер в конце десятого века. А сейчас какой? Ладно, это неважно. Продолжай… в нужном духе.

Он поклонился и отступил, а я вернулся в донжон, еще раз осмотрел все помещения. Пожалуй, кабинет герцога больше всего подходит для моих пока еще непонятно каких трудов: солидное помещение, солидная мебель, солидный камин, где можно сжигать целиком дубы, массивная каминная решетка…

Я бы и спал здесь, будь здесь и диван, но такое в эти века не предусмотрено: рядом с кабинетом покои герцога, где в центре массивная кровать с балдахином на четырех точеных ножках, роскошные перины и зачем–то множество подушек разного размера.

Когда я разбирался с теми бумагами, которые герцог не взял с собой и не успел сжечь, по коридору протопали быстрые шаги, дверь распахнулась, Ювал согнулся на пороге в поклоне.

— Ваше глердство!

— Говори сразу, — велел я, — без этих… всяких. Ну ты понял!

Он сказал поспешно:

— Во дворе женщина. Прибыла на коне верхом одна. Потому ее впустили, но что дальше…

Я сказал недовольно:

— Надо было застрелить сразу! Женщина — всегда к неприятностям, не знали? Ладно, посмотрим…

Он заспешил за мной следом, сбежали в нижний зал, из холла я отворил дверь пинком, так больше выгляжу грозным хозяином, пусть боятся, для них это привычнее, демократию нужно вводить постепенно, а то сразу на голову сядут, чернь есть чернь, белой сразу не сделаешь, пока что придется долго осерять…

Во дворе народ собрался в широкий круг, посредине красивый и богато украшенный конь, которого держит под уздцы один из мужиков, и довольно богато и добротно одетая женщина, совсем еще юная девушка, с раскрасневшимися щеками, запыхавшаяся и чем–то испуганная.