— Время остановилось, мой штурмбаннфюрер, — бледное лицо главы Остминистериума покрылось налетом свинцовой серости, морщины стали еще более рельефными, глаза — испещренные сетью окровавленных капилляров, с легкой клубничной поволокой — смотрели на мир взглядом уставшего от бренного бытия философа. — Башни «Вебельсберга» ему не подвластны. Будь моя воля, я превратил бы «Вебельсберг» в Кремль Франконии.

Розенберг по-прежнему не знал, что такое улыбка. Когда великосветская вежливость требовала от него изобразить нечто подобное ухмылке, уголки губ прискорбно опускались, словйо у священника, которому выпало счастье отпевать слишком задержавшегося на этом свете, основательно осточертевшего ему соседа-безбожника.

— Если учесть, что свой Кремль русские давно превратили в «Вебельсберг»... — скупо развил его мысль Скорцени, — то это вполне приемлемо. Кстати, нынешний сбор рыцарей Круглого Стола следует трактовать в том духе, что вы сумели вдохнуть, — кивнул он в сторону двери, из которой вот-вот должен был появиться фюрер, — некие новые идеи?

— Если бы речь шла не о нашем высокочтимом, я позволил бы себе мудрое восточное сравнение: «Как новое вино — в старый сосуд».

— И что сегодня бурлит и пенится в «старом сосуде»? — пытался Скорцени выдержать тон и дух, предложенные испытанным пропагандистским полемистом. — Государственное устройство Франконии? Проект ее «СС-конституции», очень смахивающей на устав очередного монашествующего ордена меченосцев?..

— Фюрер действительно встречался со мной. Не скажу, чтобы мы остались довольны друг другом, но...

— Извините, речь шла о Франконии?

— О сохранении самой идеи. Об основательном публицистическом труде, посвященном СС.

— Об императоре речи не заходило? — вновь отдал Скорцени дань собственной иронии.

— До этого пока не дошло. Не можете простить моих предсказаний относительно императора СС-рейха? — еще ниже опустил уголки тонких, иссиня бледных аристократических губ немецко-русский прибалтиец.

— Почему же, провозглашение меня императором уже воспринято и оценено...

— Это полпути к цели. Поверьте мне, старому интригану.

Появились сразу три эсэсовца-официанта с бутылками шампанского на подносах. И Скорцени, и Розенберга это приятно удивило. В прошлый раз до шампанского дошло только после тайного совета.

— Вы опять неправы, господин рейхсминистр, — молвил. Скорцени, наблюдая за их стараниями. Розенберг молча вопросительно проследил за его взглядом. —...Считая, что в замке «Вебельсберг» ничто не подвержено изменениям и новым веяниям.

— В каком-то смысле — да. Однако не стремитесь хоронить идею Франконии, — вдруг решительно покачал головой Розенберг — один из ранних идеологов германского национал-социализма. — Не спешите с отпеванием.

— Разве я поторопился с этим? Извините, не заметил.

— Что вас смущает? Успехи большевиков на Восточном фронте? Как и вы, штурмбаннфюрер, Сталин вряд ли догадывается, что крах германского рейха почти автоматически повлечет за собой и крах рейха коммунистического. Наши системы, наши взгляды, идеологические фетиши, пропагандистские приемы, равно как и способы истребления внутренних врагов, настолько близки, что аналогии не заметит разве что умственно незрячий.

Двери, в которых они ожидали увидеть фюрера, распахнулись, но вместо Гитлера возник неизвестный для многих генерал СС — приземистый, широкоплечий, со старательно выбритыми остатками волос на огромной шлемообразной голове. В облике генерала просматривалось нечто такое, что безошибочно роднило его с любым из рода Чингисидов. И даже торжественно уложенная на изгиб левой руки фуражка с невообразимо высокой тульей и новый ослепительно черный мундир не развеивали его придворно-азиатского шарма.

— А ведь только вчера произведен в бригаденфюреры, — сквозь стиснутые зубы, подчеркивая, что сказанное адресовано только Скорцени, прокомментировал появление этого арии-азиата Розенберг. И даже не пытался скрыть сквозящей в его словах зависти.

— Первое представление фюреру?

— В известном смысле. Хотя, с другой стороны, в «Вебельсберге»? С какой стати? За какие такие особые заслуги? Впрочем, из подполковников — прямо в генералы... Часто случается такое в войсках СС?

Скорцени красноречиво промолчал. Что бы там ни говорили о взлете фон Риттера, он, шеф диверсантов, оставался всего лишь майором. Исходить следовало из этого.

— Еще три дня назад оберштурмбаннфюрер Рудольф фон Риттер всего лишь командовал батальоном СС, расквартированным где-то в Польше, в судетских предгорьях, по ту сторону Эльбы.

— Польские тылы сейчас поопаснее русской передовой, — иронично поиграл пепельными шрамами Скорцени.

— Вам приходилось когда-нибудь иметь с ним дело?

— Никогда.

— Случайные встречи?

— У меня неплохая память на лица.

— Не сомневаюсь. Как не сомневаюсь и в том, что отныне вам придется встречаться с ним намного чаще, чем это позволяет прусско-аристократический характер барона фон Риттера. Не зря прежде, чем явиться СС-народу, фюрер встретился только с одним-единственным генералом. По «чистой случайности»... — только сейчас Розенберг перевел взгляд на скромно отошедшего к широкому старинному камину счастливчика. До сих пор он говорил, даже мельком не взглянув на Риттера. Какое-то время Скорцени показалось, что и сам выход новоиспеченного бригаденфюрера на поклон публике полуотставной философ рейха[40]увидел взглядом ясновидца. — Исключительно по «чистой случайности» оказался именно фон Риттер.

— Вам известно намного больше того, что вы только что сообщили мне, — поддался Отто искушению любопытством. Все же ему куда приятнее было разговаривать со стариной Хауссером: «Я, старый солдат, понимаю это так...» И сразу все становится ясно.

— Не более сказанного. Очередная попытка предвидения. Как ни странно, в последнее время я все больше предаюсь сатанинскому соблазну если не предвидеть, то хотя бы предугадать.

— Оказывается, это не одно и то же?

— Не одно. Разные глубины интуиции. Вам, диверсанту, это должно быть понятно.

— Напрягусь, господин рейхсминистр.

Однако мы не совсем удачно прервали наш сократовско-соломоновский диалог как раз на победах русских.

Возвращаться к этой теме Скорцени не хотелось. Только поэтому, чтобы слегка досадить Розенбергу, он пустился в легкие рассуждения по поводу присущей основной массе русских анархической жилки и невежественной полуинтеллигентской лени.