Я рассмеялся.

Это озадачило Фламиниуса.

— Редко можно увидеть кого-нибудь из черной касты смеющимся.

Я пропустил его замечание мимо ушей.

— И что было потом?

Фламиниус отхлебнул вина, и в его взгляде появилась печаль.

— Еще до наступления новой Переходной стрелки, — продолжал он, — Цилиндр медиков подвергся вооруженному нападению. Все, что горело, было сожжено, результаты исследований, записи, подопытные животные уничтожены; сам цилиндр также серьезно пострадал, а все, кто в нем вместе со мной работал, либо погибли, либо просто исчезли. — Он задрал на груди тунику. Я увидел, что все его тело покрыто огромными шрамами от ожогов. — Это я заработал, когда пытался спасти хоть какие-то наши записи. Но меня избили, а все свитки уничтожили.

— Как это ужасно, — покачал я головой.

Фламиниус был пьян. Может быть, именно поэтому ему хотелось поговорить сейчас со мной, единственным собеседником, хотя и из черной касты В его глазах стояли слезы.

— Незадолго до этого у меня в лаборатории уже был целый выводок уртов, организм которых успешно противостоял вирусу дар-косиса. Мне даже удалось сделать сыворотку на основе их крови, которая, будучи введена в организм других животных, делала их невосприимчивыми к заболеванию. Это, конечно, были только первые шаги, самое начало настоящих исследований, но я возлагал на них большие надежды.

— А эти люди, которые напали на Цилиндр медиков, — кто они?

— Какие-то приспешники посвященных, конечно, — пожал плечами Фламиниус. — Самим посвященным по положению, занимаемому их кастой, и по роду их деятельности запрещалось, естественно, носить оружие и совершать убийство. Поэтому для этой цели они часто нанимали себе людей со стороны.

— Нападавшие не были задержаны?

— Большинство из них скрылись. Двоих поймали и, следуя законодательству, доставили для первого допроса на суд высоких посвященных. — У Фламиниуса вырвался злобный смешок. — И им «каким-то чудом удалось сбежать»…

— Вы не пытались начать работу заново? — спросил я.

— Все пропало, — ответил Фламиниус. — Записи, оборудование, подопытные животные — все. Некоторые из членов моего персонала погибли. Те же, кому удалось выжить, не хотели продолжать работу, — он приложился к кубку с пагой. — А кроме того, в случае продолжения наших экспериментов никто не помешает посвященным прибегнуть к огню и мечу снова.

— И что же вы сделали?

Фламиниус рассмеялся.

— Я подумал, каким глупцом я был. Как-то я забрел на пепелище, туда, где стояло здание, в котором мы так много времени и сил потратили на наши исследования, и долго смеялся. Бродил среди разрушенных стен и сгоревших обломков нашего оборудования и смеялся! Тогда-то я и осознал, что мне никогда не победить посвященных. Они всегда сумеют добиться своего.

— Я так не думаю.

— Цензура, контроль над всем, что принимается за правду, — сказал Фламиниус, — всегда подавит собой истинную правду, столь же смешную и нелепую, как и сам надзор над ней.

— Не верьте этому, — сказал я.

— О, я смеялся, — продолжал Фламиниус, — и начал понимать, что движет людьми алчность, стремление к удовольствиям, золоту и власти и что я, Фламиниус, пожелавший потратить всю свою жизнь на бесплодные попытки победить одну-единственную болезнь, просто глупец. На следующий же день после моего посещения пепелища я предложил свои услуги дому Кернуса, где я и работаю уже много лет. Я доволен. Мне хорошо платят. У меня достаточно золота, хватает власти, возможностей и рабынь красного шелка. Чего ещё желать человеку?

— Быть Фламиниусом, — ответил я.

Он рассмеялся и затряс головой.

— Нет, — сказал он. — Я узнал истинную цену человеку. Этот дом хорош для подобных открытий, — он посмотрел на меня мутными, полными ненависти глазами. — Я презираю людей! Презираю! Вот почему я пью с тобой.

Я коротко кивнул ему и собрался уходить.

— И последнее во всей этой маленькой истории, — сказал он мне вслед.

Я обернулся. Он опять возился с бутылью.

— На играх второго ен'кара, — сказал он, — на Стадионе Клинков я видел верховного служителя высоких посвященных.

— Ну и что? — спросил я.

— Он об этом ещё не знает… И не узнает, наверное, ещё с год.

— О чем не узнает? — не понял я.

Фламиниус рассмеялся и налил себе очередную порцию выпивки.

— О том, что он болен дар-косисом, — ответил он.

Я медленно брел по дому. Близилась полночь, однако то тут, то там до меня доносились отголоски Кейджералии, празднование которой зачастую продолжается до рассвета.

Я шел, погруженный в свои мысли, и ноги сами снова привели меня в обеденный зал дома Кернуса. Я походил по залу и, толкаемый любопытством, открыл дверь, через которую уволакивали предназначенных на съедение зверю рабов. За дверью оказалась длинная лестница.

Стараясь не шуметь, я поднялся по ступеням до верхней площадки, откуда шел широкий коридор, в конце которого я увидел двух сидевших на полу охранников. Заметив меня, они мгновенно вскочили на ноги. Я медленно приблизился. Оба стражника были вооружены. Выглядели они совершенно трезвыми, хорошо отдохнувшими, собранными.

— С Кейджералией, — поприветствовал я их. Вместо ответа они обнажили оружие.

— Сюда входить запрещено, Несущий Смерть, — сказал один из них.

— Хорошо, — ответил я, оглядывая тяжелую, обитую железом дверь за их спиной. С нашей стороны она была не заперта, и это меня заинтересовало. Мне казалось, что она, наоборот, должна быть закрытой на множество запоров, чтобы не оставить ни малейшей возможности выбраться находящемуся внутри зверю. Запоры, однако, на двери имелись два толстых бруса и соответствующие им две металлические скобы.

Внезапно из-за двери донесся глухой рев.

— Мы тут устроили поединок на кривых ножах, — доложил я, — и я получил ранение.

Я отвернул рукав туники и показал им наложенную повязку, сквозь которую просочилось несколько капель крови.

В глазах охранников появился страх.

— Уходите отсюда! — воскликнул первый стражник.

— Сейчас я вам покажу, — не обращая внимания на их явную тревогу, сказал я, разматывая повязку на руке.

За дверью раздался дикий громкий рев, и мне показалось, будто я слышу скрежет когтей по каменной стене.

— Уходите! — настойчиво повторил второй стражник. — Уходите отсюда!

— Рана совсем не серьезная, — старался я их успокоить, показывая для убедительности края разошедшейся кожи, с которой после снятия повязки снова начала сочиться кровь.