не спуская с меня глаз. Часовые у дверей, у окон — везде. Моими сотоварищами по заточению является полсотня душегубов, убийц, разбойничьих атаманов и фальшивомонетчиков. Однако мы великолепно сошлись. Эти добрые люди полюбили меня. Я являюсь хранителем их маленьких сокровищ, приобретенных бог знает как, и поверенным их маленьких тайн…

…Все, что прочел я в вашем письме, доставило мне большое удовольствие. Я надеялся на эти новые доказательства нашей старинной дружбы и полагаю, что бесполезно говорить вам, как я этим растроган… Передайте, пожалуйста, мое почтение Марье Казимировне и Алексею Петровичу [Юшневским]. Я очень признателен за их дружеское воспоминание. Передайте тысячу любезностей Артамону, равно как и тем, которые провожали меня и которых я нашел на привале на большой дороге. Прощайте, дорогой друг, обнимаю вас мысленно и остаюсь на всю жизнь ваш преданный

Михаил».

МИХАИЛ ЛУНИН — МАРИИ ВОЛКОНСКОЙ

«Ваши письма, сударыня, возбуждают мою бодрость и скрашивают суровые лишения моего заключения. Я Вас люблю так же, как и мою сестру…

Чтобы составить себе понятие о моем нынешнем положении, нужно прочесть «Тайны Удольфа» или какой-нибудь другой роман мадам де Радклиф. Я погружен во мрак, лишен воздуха, пространства и пищи, окружен разбойниками, убийцами и фальшивомонетчиками. Мое единственное развлечение заключается в присутствии при наказании кнутом во дворе тюрьмы. Пред лицом этого драматического действия, рассчитанного на то, чтобы сократить мои дни, здоровье мое находится в поразительном состоянии и силы мои далеко не убывают, а наоборот, кажется, увеличиваются. Я поднимаю без усилия девять пудов одной рукой. Все это меня совершенно убедило в том, что можно быть счастливым во всех жизненных положениях и что в этом мире несчастливы только глупцы и скоты. Прощайте, моя дорогая сестра по изгнанию! Примите уверения в совершенной дружбе, которую хранит всецело преданный вам Михаил».

Лунин не имел права писать и пользовался редкими (примерно раз в год) случаями передать послание через священника или доброжелательного начальника.

«Арест Лунина сильно нас опечалил, — вспоминает Мария Николаевна. — Я доставляла ему книги, шоколад для груди и под видом лекарства — чернила в порошке со стальными перьями внутри, так как у него все отняли и строго запретили писать…»

Сохранился рассказ о встрече с Луниным сенатора Ивана Николаевича Толстого. «Сенатор, объезжавший Восточную Сибирь, был последний человек, видевший Лунина в живых. Он и тут остался верен своему характеру, и, когда (сенатор) входил к нему, он с видом светского человека сказал ему: [по-французски] «позвольте мне вас принять в моем гробу».

В последнем письме из зловещей тюрьмы Лунин писал, что здоровье его поразительно. «И если только не вздумают меня повесить или расстрелять, я способен прожить сто лет. Но мне нужны специи и лекарства для бедных моих товарищей по заключению. П ришлите средства от лихорадки, от простуды и от ран, причиняемых кнутом и шпицрутенами. Издержки на этот предмет будут также возмещены из моих средств. Здесь у меня есть несколько тысяч рублей, но это все равно как если б у меня ничего не было, — из-за таинственности моего заключения.

Прощайте, мой дорогой друг. Если вы хотите получать более длинные и более подробные письма, присылайте бумагу и чернильный порошок. Передайте мой дружеский привет всем гем, кто меня помнит и меня понимает. Преданный вам Михаил».

Вскоре после этого, в 1845 году, декабрист умер в Акатуе при неясных обстоятельствах. По официальной версии — от апоплексического удара, по слухам — местные власти с ним расправились.

К этому времени уже сформировались декабристские «гнезда» — поселения, в разных краях — близ Иркутска, в Ялуторовске, Кургане.

ИВАН ГОРБАЧЕВСКИЙ — ЕВГЕНИЮ ОБОЛЕНСКОМУ

6 августа 1839 г. Петровский завод.

«Вчера и сегодня я писал к Поджио и к Пущину. Как мне было утешительно слышать благословения здешнего народа и благодарность его за благодеяния Трубецкого, Пущина и твои, мой любезный Оболенский, — ужасно меня это трогало и утешало. Вы по себе трое здесь оставили такую память, что, дай бог, чтобы мои дети до того дожили и были бы так счастливы.

Прощай, друг мой, еще прощай; буду к тебе писать все подробно и не упускать ни одной оказии; пиши ко мне, не забывай твоего навсегда.

Горбачевского».

Несколько поколений русских и бурят вспоминают добром братьев Бестужевых, научивших кяхтинцев и селенгинцев многим ремеслам, огородным культурам. 700 мальчиков и девочек выучились в Ялуторовской школе, организованной Якушкиным. Ссыльные исследуют географию, культуру, быт Сибири…

Сын декабриста, Евгений Иванович Якушкин, в 1855 году посетил сибирских изгнанников.

ЕВГЕНИЙ ЯКУШКИН — ЖЕНЕ ИЗ СИБИРИ

«…Я выехал из Казани, дорога была прекрасная, погода тоже, и на перекладной ехать было отлично. Подъезжая к Ялуторовску (я тебя избавляю от описания дороги до Сибири), я стал давать больше на водку и поехал скорее. Последние станции я ехал верст 20 в час. Я еще в Москве постановил остановиться у Пущина, но так как дом М. И. Муравьева ближе к заставе, то я заехал сначала к нему. Его не было дома, он уехал на охоту. Ко мне выбежали на крыльцо Марья Константиновна, жена его, моя большая приятельница, и воспитанницы известная тебе Гутинька и еще более известная Аннушка — я со всеми перецеловался, поболтал с ними минут 10 тут же на крыльце и отправился к Ивану Ивановичу