Чтобы выиграть время и понять намерения сержанта, я сделал вид, что ищу документы, — сначала спокойно (внутренние карманы, наружные), потом нервно (задний карман брюк) и, наконец, суетливо.

— К сожалению, я оставил паспорт дома, — посетовал я, а заметив, что этот аргумент не улучшил ситуацию, пояснил: — Надел сегодня другой костюм и забыл переложить в него документы.

— Это не оправдание, — флегматично отозвался сержант. — Обязанность каждого гражданина иметь при себе документы.

— Я полностью согласен, — принялся я лить масло на поднимающуюся волну. — Но что поделаешь, если я забыл документы дома? Человеку свойственно ошибаться.

— Если у вас нет документов или вы не хотите их показывать, то можете быть задержаны.

— За что?!

— До выяснения.

— Но ведь я ничего не сделал!

— Откуда мне это знать?

— Я вам объясняю, что паспорт…

— Послушайте, хватит мудрить. Предъявите паспорт или нет?

— Говорю же, у меня его нет.

— Патрульную машину вызвать?

— О Господи! Чего вы хотите?! Узнать мою фамилию? Или где я живу? — Я достал из кармана спасительный проездной билет. — Пожалуйста, фамилия, адрес и моя фотография с печатью Городского транспортного отдела, чтобы не было ни малейших, ни малейших сомнений, что это именно я.

Он взял у меня проездной и долго внимательно его рассматривал, после чего стал поворачивать из стороны в сторону, будто надеялся найти что-то подозрительное.

— Действующий, можете не сомневаться, — сказал я, не выдержав напряжения. — Марка приклеена и номер проставлен. Можно проверить.

— Я не контролер, — строго напомнил он. — Для меня это не документ. — И внезапно перешел на официальный тон: — С какой целью вы находились на территории объекта?

«Так вот в чем дело!» Я опять занервничал. Как ему объяснишь?

— Разве вход запрещен? — попытался я прикинуться наивным.

— А разве я говорил, что запрещен? Я спрашивал о цели посещения. Здесь не консульство.

— Не консульство, ну и что из того?

— А то, что вы приходили не за визой. Тогда зачем?

— Я должен давать отчет?

— Конечно, если я вас спрашиваю…

Я понял, что дальнейшая дискуссия не сулит ничего хорошего. Чтобы с честью выйти из затруднительного положения, необходимо «чем-то пожертвовать или пойти на обмен».

— Речь шла об организации шахматного матча между Польшей и Францией, — сказал я с каменным лицом. — Мы обсуждали окончательные сроки и условия матча. А чтобы вы не думали, что я пытаюсь ввести вас в заблуждение, — я достал из внутреннего кармана пиджака карточку шахматного клуба, — вот документ, подтверждающий мои полномочия. Пожалуйста, познакомьтесь.

Он взял карточку и начал ее рассматривать, а я продолжал, как в трансе:

— Если я не ошибаюсь, вы читаете «Спортивный вестник». Могли бы обо мне там прочитать. Юниорский чемпионат. Рабочий клуб «Маримонт».

На мгновение наступила тишина.

— Вы свободны, — сказал он, протягивая мне проездной билет и клубную карточку.

— Наконец-то… — невнятно пробормотал я.

Он отдал честь и отошел.

Пряча документы, я ненароком взглянул на фасад посольства. В одном из окон первого этажа явственно промелькнуло лицо секретарши из приемной.

Я поднял вверх голову, будто меня осенила блестящая мысль или в поисках вдохновения у сил небесных.

«А над ним под порывами ветра на высокой светлой мачте гордо реял флаг Французской республики.

— Победа, — подумал он с надеждой».

Победа… Но Пиррова! — Нет, не из-за цены, которую мне пришлось заплатить за этот «морской переход» (стычка с контролерами, прыжок «лорда Джима» за борт, подпорченный гардероб, перепалка с милиционером), а из-за последствий психологического характера.

Ведь что, в сущности, произошло?

С одной стороны, у меня наконец появился шанс поиграть на другом поле, а не на школьном пустыре, а с другой, я, окончательно разобравшись в истинных стратегических замыслах Мадам и, особенно, в мотивах ее поступков, направленных на достижение основной цели жизни, в очередной и, кажется, последний раз утратил веру в целесообразность всех этих… «усилий любви» и поэтому желание продолжать игру.

На что я мог рассчитывать, узнав то, что узнал? Что на вернисаже в «Захенте» или в кулуарах театра мне удастся подойти к ней и там она будет относиться ко мне по-другому, чем в школе? Будет со мной разговаривать? Свободно… шутливо… неофициально? Поведет себя так же, как, хотя бы, сребровласая Марианна или Зеленоокая?

Вряд ли. Уже нет. Во всяком случае, мне в это не верилось.

Как удастся «завязать игру»? И прежде всего, почему она там вдруг изменится? Что должно произойти, чтобы лед растаял? Какие нужны слова или стимулы?

Конечно, оставался еще один ход: ложная угроза шантажа. Разыграть комбинацию с добытыми сведениями, касающимися ее особы и тех планов, которые она тайно вынашивала. Дать ей понять, что я знаю, где моя тетрадь и почему она там оказалась…

«Apropos, давайте уточним, вы преподаете у нас французский три… три с половиной месяца, а никак не полтора года. Вы проявили излишнюю скромность, занизив такие выдающиеся результаты. Но и полтора года — прекрасный показатель! Лишь бы все гладко прошло. Уезжаете летом, не так ли?»

Она мало обо мне знала, — с кем я встречался, случайными были эти встречи или нет, и вообще «кто я такой», — поэтому неожиданно выпущенная стрела, направленная точно в цель, могла посеять у нее страх и заставить предпринять ответные меры… Может, я знаком с кем-нибудь из сотрудников Service Culturel? Если бываю на этих закрытых вечерах для избранной публики и так хорошо знаю язык! Или, кто знает, может, я связан с кем-то из ГБ? Если так уверенно и нагло веду себя и ничего не боюсь! Но даже если я никого не знаю и ничего не замышляю, как можно поверить мне — перевозбужденному молокососу, — что я буду сидеть тихо, а не трезвонить по всем углам о ее делах? Такие, как я, когда их «разберет», бывают совершенно неуправляемыми! Лучше меня приручить и — лаской обезвредить.

С ее подозрительностью, оснований для которой у нее было достаточно, и осторожностью, о которой упоминал пан Константы, ход ее мыслей вполне мог быть именно таким.

Однако хотел ли я этого? Нужна ли мне столь желанная ответная реакция с ее стороны, которой я добьюсь таким неблаговидным способом? Нет, никогда. Сама мысль о чем-то подобном была мне отвратительна. Добиться цели такими методами — значит не уважать себя. Совершить подлость. И окончательно проиграть.

Мне вспомнился Ежик и его рассказ о доценте Доловы. О контрабандной икре и «стержнях» для авторучек и о том, как Ежик докопался до этой «золотой жилы» и ему пришло в голову, что и он мог бы ею попользоваться. «Отвратительно, не правда ли?» — я будто слышал его слова, исполненные горечи. «Смирившись с подлой реальностью, сам становишься подлецом! Запомни, нет ничего хуже этого!»