декабря 7-й корпус вновь стал преследовать русских. Было то время года, когда дни самые короткие, и в этой части Польши в конце декабря ночь начинается примерно в половине третьего дня. В тот момент, когда мы приближались к Голымину, ночь была ещё темней, потому что шёл снег, смешанный с дождём. Мы не видели неприятеля с самого утра, как вдруг, оказавшись на подступах к деревне Русково, у самых ворот Голымина, наши разведчики в темноте заметили большую массу войск, приблизиться к которым им помешало болото. Они сообщили об этом маршалу Ожеро, а тот приказал полковнику Альберу отправить на разведку 25 конных егерей из своего эскорта, которых он отдал под моё командование. Поручение было трудным, потому что мы находились на необъятной плоской равнине, где так легко заблудиться. Земля, и без того очень грязная, была покрыта болотами, которые в темноте трудно разглядеть, поэтому мы продвигались вперёд очень осторожно и наконец оказались в 25 шагах от линии войск. Мы сначала подумали, что это корпус Даву, поскольку знали, что он расположен где-то по соседству, однако никто не ответил на наши возгласы «Кто идёт?», и поэтому мы больше не сомневались, что это был неприятель.

Однако, чтобы полностью удостовериться в этом, полковник Альбер приказал мне послать одного из лучших кавалеристов до самой линии войск, которую мы смогли заметить в темноте. Я назначил для этого капрала по фамилии Шмит, человека испытанной смелости. Этот храбрец подобрался на расстояние 10 шагов к конному полку, который он признал за русский по каскам на головах солдат. Он выстрелил из карабина в середину эскадрона и быстро вернулся назад.

Чтобы представлять себе молчание, которое до этого момента хранили солдаты противника, надо знать, что русская часть, стоявшая перед нами, была отделена от основной части своей армии. Эта часть заблудилась в обширных равнинах и знала, что они заняты французами, направлявшимися в Голымин. Русские генералы, надеясь пробраться мимо нас в темноте, не будучи узнанными, запретили своим солдатам разговаривать, а в случае атаки с нашей стороны раненые должны были падать без единого стона!.. Подобному приказу способны подчиниться только русские. В этот раз они выполнили его столь скрупулёзно, что, когда полковник Альбер, желая предупредить маршала Ожеро, что мы находимся лицом к лицу с врагом, приказал 25 егерям дать несколько выстрелов, в ответ не раздался ни единый возглас, не было произнесено ни единого слова, и никто не ответил нам огнём!.. Несмотря на темноту, мы заметили сотню кавалеристов, которые в молчании двигались вперёд, чтобы отрезать нам путь к отступлению. Тогда мы решили пуститься в галоп, чтобы присоединиться к нашим колоннам, однако несколько наших егерей застряли в болотах, и из-за этого нам пришлось двигаться медленнее, хотя нас со всех сторон и сжимали русские кавалеристы, к счастью, испытывавшие те же трудности, что и мы. Вдруг на соседней ферме разгорелся пожар, и равнина осветилась. Русские кавалеристы пустились в галоп, что заставило и нас поступить так же. Опасность сделалась неминуемой, потому что мы вышли из французских рядов через расположение дивизии генерала Дежардена, а теперь возвращались с фронта дивизии генерала Эдле. Солдаты этого дивизиона не видели, как мы отправлялись в разведку, и начали стрелять в сторону неприятеля. В результате у нас сзади оказался русский эскадрон, который нас теснил, а спереди на нас сыпался град французских пуль, которые ранили нескольких наших егерей и нескольких лошадей. Напрасно мы кричали: «Мы французы! Не стреляйте больше!» Огонь продолжался, и нельзя было осуждать наших офицеров, принявших нас за авангард русской колонны, командиры которого, чтобы обмануть французов, пользовались французским языком, столь распространённым среди русских, желая ночью захватить врасплох наши полки, как это уже бывало. Полковник Альбер, я сам и мой взвод конных егерей пережили очень неприятные минуты. Наконец мне пришло в голову, что единственный способ заставить узнать меня состоит в том, чтобы назвать по имени генералов, полковников и командиров батальонов дивизиона Эдле. Они хорошо знали, что противник не может знать эти имена. Нам это удалось, и наконец нас приняли во французскую линию.

Видя, что они обнаружены, и желая продолжать своё отступление, русские генералы приняли решение, которое я очень одобряю и на которое в подобных обстоятельствах французы никогда бы не решились. Русские направили всю свою артиллерию на французские части, затем они увели упряжных лошадей и открыли ожесточённый огонь, чтобы удержать нас в отдалении. В это время они увели свои колонны, и, когда боеприпасы истощились, артиллеристы тоже ушли, оставив нам пушки. Возможно, это было лучше, чем потеря множества людей в попытках спасти эту артиллерию, которая каждую минуту вязла бы в грязи, задерживая отступление.

Яростная канонада русских нанесла нам тем больший ущерб, что в деревнях на равнине возникло множество пожаров. Свет от них, распространявшийся очень далеко, позволял вражеским артиллеристам различать массы наших войск, особенно кирасир и драгун, которых только что привёл Мюрат и которые были одеты в белые плащи и служили хорошими мишенями для русских артиллеристов. Поэтому у кавалеристов Мюрата потери были больше, чем в других частях, и один из наших драгунских генералов по фамилии Синероль был разорван пополам пушечным ядром[52]. Овладев деревней Кусково, маршал Ожеро вступил в Голымин, а маршал Даву атаковал его с другой стороны. Через данный населённый пункт в этот момент проходили русские колонны, которые, зная, что маршал Ланн двигался вперёд, чтобы отрезать им путь к отступлению и завладеть Пултуском, расположенным в 3 лье оттуда, старались любой ценой добраться до этого места раньше Ланна. Так что, хотя наши солдаты и стреляли в противника с расстояния в 25 шагов, вражеские солдаты продолжали свой путь, не отвечая нам, потому что для любого ответа им нужно было бы остановиться, но минуты были для них слишком драгоценны.

Каждая вражеская дивизия, каждый полк прошёл через наш огонь без единого слова, ни на минуту не замедлив свой шаг!.. Улицы Голымина были заполнены умирающими и ранеными, и не было слышно ни единого стона, потому что это было запрещено. Казалось, мы стреляли в тени!.. Наконец, наши солдаты бросились в штыковую атаку на противника и лишь тогда убедились в том, что имели дело с живыми людьми, когда начали колоть их штыками!.. Мы захватили около тысячи пленных, остальные ушли. Тогда маршалы начали обсуждать, надо ли преследовать неприятеля. Но погода была такая ужасная, ночь такая тёмная, как только мы отходили от горящих деревень, а солдаты были такие мокрые и усталые, что было принято