Что касается глубины пролива, я просто не представляю, каким образом удалось определить ее в непосредственной близости к воронке. Цифра в сорок саженей, по-видимому, указывает глубину пролива у берегов Моске или Лофотена. Что касается глубины в том месте, где обычно возникает воронка Мальстрема, то она, конечно же, неизмеримо больше. Это утверждение не нуждается в доказательствах: достаточно просто бросить беглый взгляд в пучину водоворота с вершины Хельсеггена.

Глядя с утеса на ревущий внизу Флегетон[81], я не мог не улыбнуться простодушию, с каким достопочтенный Рамус повествует, как о чем-то малоправдоподобном, о случаях с китами и медведями. Мне, признаться, казалось совершенно очевидным, что даже самый крупный линейный корабль, очутившись в пределах смертоносного притяжения водоворота, мог бы сопротивляться ему не дольше, чем птичье перо урагану, и был бы моментально поглощен водоворотом.

Попытки объяснить данное явление — некоторые из них, помнится, казались мне при чтении более или менее убедительными — теперь выглядели совершенно беспомощными. Общепринятое объяснение состоит в том, что Мальстрем, так же, как и три небольших водоворота, образующихся между островами Фере, обязан своим происхождением столкновению волн, стиснутых между грядами скал и рифов во время прилива и отлива. Эти волны яростно взметаются вверх и обрушиваются вниз с неописуемой силой; чем выше водяной столб, тем больше глубина его падения, и естественным результатом этого феномена является воронка, или водоворот, свойства которого неплохо изучены в лабораторных условиях. Вот что сказано по этому поводу в Британской энциклопедии: «Кирхер и многие другие считают, что в центре Мальстрема существует бездонная пропасть, через которую вода устремляется по подземным тоннелям чуть ли не на противоположную сторону земного шара и выходит на поверхность в каком-то очень отдаленном месте».

Это утверждение, само по себе нелепое, в ту минуту, когда вся картина находилась у меня перед глазами, показалось мне вполне правдоподобным. Но когда я сказал об этом моему проводнику, то с удивлением услышал, что, хотя почти все норвежцы придерживаются того же мнения, сам он так не считает. Что касается приведенного выше объяснения, старик просто сознался, что не в состоянии его понять; и я согласился с ним, потому что, как ни убедительно оно выглядит на бумаге, здесь, перед гремящей бездной, оно кажется невнятным лепетом.

— Ну, пожалуй, вы уже нагляделись на водоворот, — наконец сказал старик, — а теперь, если вы осторожно обогнете утес и усядетесь здесь, с подветренной стороны, где не так слышен этот рев, я расскажу вам одну историю, которая окончательно убедит вас, что если кто и знает кое-что о Мальстреме, или Москестреме (это уж как вам будет угодно), то это я!

Я исполнил все, что мне было велено, устроился под скалой, и он приступил к рассказу.

— Мы с двумя братьями раньше владели на паях хорошо оснащенным парусным судном водоизмещением тонн этак в семьдесят, и на этом паруснике обычно отправлялись ловить рыбу к островам за Моске, ближе к Вургу. Во время высоких приливов в открытом море часто бывает хороший улов, надо только выбрать подходящее время и иметь достаточно мужества, чтобы не упустить момент. Однако из всех лофотенских рыбаков только мы трое ходили на промысел к островам. Обычно рыбачат значительно южнее, где нет никакого риска. Но там, среди скал, имелись кое-какие места, где не только водилась всякая редкая рыба, но и улов был куда богаче — так что порой нам удавалось за день наловить столько, сколько другие не добывали и за неделю. Словом, это было отчаянное предприятие: вместо того, чтобы трудиться изо дня в день, мы попросту рисковали головой.

Мы держали наш парусник в небольшой бухте в пяти милях отсюда и в хорошую погоду, пользуясь затишьем, которое длится четверть часа, обычно пересекали главное течение Мальстрема гораздо выше водоворота. Затем мы бросали якорь где-нибудь около Оттерхольма или Сандфлезена, где не так свирепствует прибой. Мы оставались там, пока снова не наступало затишье, и тогда, снявшись с якоря, отправлялись домой. Мы никогда не пускались в это путешествие, если не было надежного бейдевинда[82], и редко ошибались в наших расчетах. За шесть лет мы только дважды были вынуждены простоять ночь на якоре из-за мертвого штиля — явления поистине небывалого в здешних краях; а однажды нам пришлось на целую неделю задержаться на промысле, и мы чуть не отдали Богу душу от голода, потому что едва только мы встали на якорь и даже не начали лов, как разыгрался шторм, и нечего было даже думать о том, чтобы пересечь бушующий пролив. Шхуну так швыряло и вертело, что якорь волочился по дну; но, к счастью, мы попали в одно из боковых течений — их здесь много, нынче оно здесь, а завтра его уже нет — и оно отнесло нас к острову Флимен, где нам удалось снова надежно бросить якорь.

Я не смогу описать и двадцатой доли трудностей, с которыми мы сталкивались там, где рыбачили, — это скверные места даже в хорошую погоду. Но мы знали разнообразные хитрости и всегда благополучно избегали ярости Мальстрема. Правда, иной раз у меня душа уходила в пятки, когда нам случалось на какую-нибудь минуту опередить затишье или опоздать к нему. Ветер иногда был не таким крепким, каким казался, когда мы отчаливали, и мы шли медленнее, чем нам хотелось, а поток, между тем, делал управление судном совершенно немыслимым. У моего старшего брата был восемнадцатилетний сын, и у меня тоже были двое славных молодцов. Они очень были бы нам полезны в подобных ситуациях, в особенности во время рыбной ловли, но, хоть сами мы рисковали, у нас не хватало духу подвергать опасности еще и детей, потому что, с какой стороны ни посмотри, опасность действительно существовала, и очень серьезная.

Через несколько дней исполнится ровно три года, как произошло то, о чем я собираюсь вам рассказать. Дело было десятого июля 18… года. Этот день здешние жители никогда не забудут — такого страшного урагана небеса еще не посылали в эти края. И тем не менее с утра и даже после полудня дул легкий и ровный юго-западный ветерок и солнце светило так ярко, что даже самый опытный старожил не смог бы предвидеть то, что случилось.

Около двух пополудни мы втроем — оба моих брата и я — пристали к островам и очень скоро нагрузили трюм нашей шхуны превосходной рыбой, которая в тот день, как все мы заметили, ловилась в таком изобилии, как никогда. Было ровно семь по судовым часам, когда мы снялись с якоря и двинулись в обратный путь, чтобы пересечь опасное течение в самое затишье, а оно, как мы хорошо знали, должно наступить в восемь часов.

Мы вышли под свежим ветром, дувшим со штирборта[83], который нас подгонял, и некоторое время быстро продвигались вперед, не помышляя ни о какой опасности, потому что и в самом деле причин для опасений не было никаких. И вдруг, вопреки всему, навстречу нам задул ветер с Хельсеггена. Это было что-то совершенно необычное, никогда прежде такого не бывало, и мне сразу стало не по себе. Мы переставили паруса под ветер, но все равно не двигались с места из-за встречного течения. Я уже собирался предложить братьям повернуть обратно и стать на якорь, но как раз в эту минуту, оглянувшись, мы увидели, что над горизонтом стоит стеной какая-то необычная туча — цвета начищенной меди, и при этом растет с невероятной быстротой.