–

27 февраля

Сегодня воскресенье; в половине десятого утра зашел Кимура, спросил, не хочу ли я сходить на «Красное и черное». Сейчас школьники, поступающие в университет, готовятся к вступительным экзаменам, и у преподавателей работы невпроворот. В марте будет несколько полегче, а в этом месяце Кимура по нескольку раз в неделю остается в школе на дополнительных занятиях. Да и после работы к нему на дом часто приходят ученики из других школ, желающие заниматься именно у него. Кимура славится своей интуицией и тем, что всегда бьет точно в цель. И еще тем, что на экзамене выпадает именно тот вопрос, который он готовил с учеником. Мне не надо рассказывать о его интуиции, я и так ее чувствую. Не знаю, как насчет учености, но по части интуиции моему муженьку до него далеко... Получается, что в этом месяце Кимура свободен только по воскресеньям, но по воскресеньям муж с утра сидит сиднем дома, поэтому мне лучше не выходить. По пути к нам Кимура зашел к Тосико, а позже она тоже пришла и стала уговаривать меня пойти вместе с ними в кино. На лице у нее было написано: «Я не хочу идти с вами, но одним вам будет неловко, поэтому так уж и быть, принесу себя в жертву и составлю маме компанию». «В воскресенье с билетами трудно, надо прийти пораньше», – сказал Кимура. «Я буду дома весь день. Иди и ни о чем не беспокойся, – настаивал муж – Сама говорила, что мечтаешь посмотреть „Красное и черное“. Я догадывалась, почему он так настойчиво уговаривает меня пойти в кино, но я подготовилась к подобной ситуации, поэтому в конце концов согласилась. Фильм начался в половине одиннадцатого, кончился во втором часу. Я предложила зайти к нам пообедать, но и Тосико и Кимура отказались. Хотя муж обещал весь день пробыть дома, как только я вернулась, он ушел прогуляться и до вечера не возвращался. Я тотчас достала дневник. Липкая лента была как будто на своем месте. На обложке никаких следов того, что дневник открывали. Но, вооружившись лупой, я обнаружила в нескольких местах едва заметные царапинки (очевидно, он отдирал ленту с большой осторожностью). Перед тем я прибегла к еще одной хитрости помимо ленты – отсчитав страницы, вложила маленькую зубочистку и также нашла ее в другом месте. Теперь у меня нет сомнений, что муж читал мой дневник. В таком случае могу ли я его продолжать? У меня нет желания раскрывать душу перед кем бы то ни было, я стала вести дневник с единственной целью – беседовать с самой собой; теперь, когда я знаю, что кто-то может прочесть мои записи, наверно, следовало бы их прекратить, но этот кто-то – мой муж, и по молчаливому согласию мы оба делаем вид, что не подсматриваем друг за другом, поэтому, мне кажется, я все же не должна бросать дневник. Но отныне я буду посредством дневника обращаться к мужу. Так я смогу говорить ему то, что постыдилась бы сказать напрямую. Однако, раз уж он читает мой дневник, я искренне хочу, чтобы он открыто не признавался в этом. Впрочем, он такой человек, что никогда и не признается, поэтому нет необходимости настаивать. Как бы ни поступал муж, пусть знает – я в свою очередь ни за что не буду читать его дневник. Уж кому-кому, а ему-то известно, что по своему воспитанию, по своим старомодным принципам я не из тех, кто позволяет себе совать нос в чужие тайны. Я знаю о существовании дневника мужа, даже держала его в руках, и, не стану отрицать, пару раз приоткрыла и заглянула внутрь, но не прочла ни единого словечка. Это истинная правда...

–

27 февраля

...Однако, все как я и предполагал. Жена ведет дневник. До сего дня я намеренно не писал об этом, но, если честно, уже несколько дней смутно догадывался Давеча, когда я спустился в туалет и, проходя мимо, заглянул в гостиную, жена сидела в неловкой позе, облокотившись о стол. Перед тем я услышал шелест поспешно сложенных листов бумаги «гампи». Судя по звуку, не один и не два листочка, а скорее толстая пачка переплетенных листов, которую она, застигнутая врасплох, торопливо сунула под подушку, на которой сидела. У нас дома редко пользуются бумагой этого сорта. Я сразу догадался, зачем жене понадобилась тонкая, скрадывающая звук бумага. Но до сих пор не представлялось случая подтвердить свою догадку, и вот сегодня, пока жена была в кино, я обыскал гостиную и без труда нашел ее дневник. К моему немалому удивлению, она ожидала, что рано или поздно я пронюхаю, и предусмотрительно запечатала его липкой лентой. Какая глупость! Меня поражает ее подозрительность. Хоть это и дневник моей супруги, я не настолько подл, чтобы читать его без разрешения. Но меня разобрала такая досада, что я не удержался и проверил, смогу ли я незаметно оторвать ленту, не оставив следа. Мне хотелось сказать ей: «Лента бесполезна, по ней тебе не определить, читаю ли я, придумай способ получше!» Но в результате я потерпел фиаско. Надо отдать должное ее хитроумию. Я старался отрывать ленту со всей осторожностью, тем не менее на обложке остались следы. Я убедился, что никак невозможно сделать это незаметно. К тому же она наверняка измерила длину ленты, а я, отлепляя, скатал ее. Пришлось запечатывать, отмерив на глазок ленту приблизительно такой же длины. Вряд ли этим ее проведешь. Но пусть она знает, что, хотя я сорвал ленту и заглянул внутрь, я не прочел ни единого словечка. При моей близорукости трудно разобрать написанное таким убористым почерком. Надеюсь, она мне поверит. Но чем настойчивее я буду говорить, что не читал, тем сильнее она будет убеждена в обратном, в этом она вся. Чем быть понапрасну обвиненным, лучше уж и в самом деле прочесть, но я решительно отказался от этой мысли. Сказать по правде, я опасаюсь наткнуться в ее дневнике на признания в чувствах к Кимуре. Икуко, умоляю, не пиши об этом! Я не буду без спросу читать твой дневник, и все равно не надо всей правды. Пусть это будет ложь, но скажи, что Кимура всего лишь возбуждающее средство, и не более.

Кимура пришел нынче утром пригласить Икуко в кино исключительно по моей просьбе. Я сказал ему: «В последнее время, когда я дома, жена почти не выходит. Все дела поручает домработнице. Это на нее не похоже, хорошо бы ты сводил ее куда-нибудь часика на два, на три». Тосико пошла вместе с ними, и в этом не было ничего необычного, но мне трудно понять, что она при этом думает. Тосико похожа на мать, однако есть в ней что-то еще более замысловатое. Не досадует ли она, что, в отличие от большинства отцов, я люблю ее мать сильнее, чем свою собственную дочь? Если так, она ошибается. Я люблю их обеих в равной степени. Только это разная любовь. Не может отец быть беззаветно влюблен в свою дочь. Надо будет как-нибудь ей растолковать... Сегодня вечером, впервые после отъезда Тосико, мы все вчетвером собрались за ужином. Тосико долго не засиделась, на жену коньяк произвел обычное действие. Поздно ночью, когда Кимура собрался уходить, я вернул ему «Полароид»: «То, что не надо проявлять пленку – хорошо, но неудобство в том, что необходима вспышка, лучше все-таки снимать обычным фотоаппаратом. Попробую мой цейсовский „Икон“. – „Вы отдадите проявлять пленку?“ – спросил он. Я заранее был готов к такому вопросу: „А не можешь ли ты проявлять и печатать мои снимки у себя дома?“ – сказал я. На лице Кимуры изобразилось некоторое замешательство. „Почему вы не хотите делать это у себя?“ – спросил он. „Ты небось догадываешься, что я снимаю?“ – сказал я. „Неуверен...“ – замялся он. „Я бы не хотел никому показывать свои снимки, а у нас в доме проявлять невозможно. Я подумываю расширить дом, но сейчас здесь нет подходящего места, чтобы оборудовать темную комнату. Нельзя ли устроить ее у тебя? Ты единственный, кому я могу довериться“. – „Место где-нибудь найдется. Я переговорю с хозяином“, – сказал он...