– Конечно, я все это знаю, и, пожалуй, я бы с тобой согласился, если бы только большинство моих подзащитных не были на самом деле преступниками! Новый прокурор старается, как может. Возможно, он прав: коллегия адвокатов, которые никак не связаны с местным укладом, в самом деле сможет работать более беспристрастно…

– Я не спорю о сути вопроса, не пытаюсь критиковать принципы работы нового прокурора. Я вовсе не утверждаю, что так нельзя поступать. Я хочу сказать только одно: всему свое время, надо проявить терпение и уважение. Единственным результатом деятельности этого господина в Темпио стало массовое укрывательство преступников, а такого никогда раньше не было. Суд полностью парализован, потому что одна за другой поступают просьбы о переводе на континент от целой коллегии адвокатов, из числа так называемых «не обремененных местными связями»… А что теперь будет с простыми людьми? Ведь они и прежде не очень верили в силу закона… Впрочем, не будем больше об этом. Темпио был раньше таким спокойным городком… А теперь этот любитель наводить порядок достался нам! – подытожил я, глядя Джованнино Маронжу прямо в глаза. – Но я хотел поговорить с тобой не о прокуроре…

– А о Филиппо Танкисе, – закончил за меня Маронжу.

Я только кивнул в ответ.

– А что тебе так далось это дело?

– Далось, потому что он невиновен.

– Послушай, Бустиану, ты, может быть, удивишься, но я тебе вот что скажу: если это дело окажется в твоих руках, я буду тебе только благодарен. С парнем этим я виделся четыре раза в тюрьме, из него слова клещами не вытянешь.

– Надо было построить защиту на факте умственной неполноценности, прости, если я тебе об этом говорю сейчас… Я вовсе не собираюсь критиковать твой стиль работы…

– Ну что ты, что ты, Бустиа…

Нас снова прервала тетушка Мена; она появилась, нагруженная дымящимися тарелками и от этого похожая на индийское божество.

– У вас есть молодые бобы? – вдруг спросил у нее Джованнино Маронжу.

В ответ тетушка Мена слегка кивнула, желая сказать, что, конечно, бобы у них есть, а иначе и быть не может.

– Ты будешь, Бустиа? – спросил меня Джованнино.

– Пожалуй, – в ответ пожал плечами я.

– Хорошо, тогда к кабанчику подайте еще и молодые бобы, – заявил Маронжу.

Тетушка Мена без восторга взглянула на него, а потом направилась на кухню.

– Послушай, ты, пожалуйста, не думай, что я явился тебе указывать, что и как надо делать, – тихо и неуверенно продолжил я, едва проглотив первый кусок.

– Ну что ты, Бустиа, – повторил Джованнино, не поднимая глаз от своей тарелки с макаронами. – Честное слово, еще раз тебе говорю, пусть тебе подпишут доверенность о передаче прав, и тогда подзащитный – твой. Но я тебя предупреждаю: это дело – не подарок. Этот парнишка Танкис только на вид беззащитный ягненок, на деле он совсем не такой. К тому же семья не оказывает никакого содействия следствию.

– Кстати, по поводу семьи: что ты мне о них можешь сказать? – спросил я, пока Маронжу жадно заглатывал макароны, орудуя при этом и вилкой, и ложкой.

– Сказать могу немного: из троих братьев Филиппо – самый младший, потом идет средний, Руджеро, и старший, Элиас. Три года назад они остались без родителей. Живут с двумя тетками со стороны матери: с Паттузи Франческой – вот уж как есть вылитая кикимора – и с Паттузи Клориндой. Она – просто конфетка, конечно, уже не такая юная, но что-то в ней есть. Элиас работает на городской бойне. Руджеро скоро собирается жениться, сейчас он присматривает за хозяйством в поместье Предас-Арбас, принадлежащим семейству Санна Конту. И вот наш Филиппо – младшенький. Ему прочили большое будущее: окончит школу, получит хорошую должность. А на деле выходит, что он и третий класс начальной школы окончить не смог. И это при том-то, что сперва родители, а потом и обе тетки ради него в лепешку расшибались. Но Филиппо уперся как баран: хочу быть солдатом, и точка. И больше ничего его не интересует. На призыве, во время медосмотра, его забраковали по причине легочной недостаточности. Однако он не сдался, более того, он убежден, что, если кому-нибудь заплатит, его возьмут в армию. Вот и все. И то, что он сделал, он совершил, чтобы раздобыть денег.

– То есть, по-твоему, он убил Солинаса с целью ограбления.

– А нашел у жертвы только часы, да и те не золотые.

– Да, хорошенькое дельце, нечего сказать. Как бы то ни было, если Танкис голыми руками справился со здоровяком вдвое больше себя, то никакой недостаточностью он явно не страдает.

– И что с того? Представь себе, было темно, Танкис появился неожиданно… Он внезапно напал на Солинаса, а тот – кто его знает – тогда хватил лишнего, а может, и вообще пил как сапожник.

– Солинас в самом деле много пил?

– Да почем я знаю! Наверняка он был таким же, как все, и не отказывался пропустить за компанию стаканчик вина или чего покрепче.

– Значит, в тот вечер, когда его убили, он был навеселе?

– Я же тебе говорю, я не знаю, Бустиа! Я что, по-твоему, ходил по окрестным кабачкам, выспрашивая, пил ли Боборе Солинас в тот вечер, когда он был убит, и если пил – то сколько? Я просто рассуждаю вслух, высказываю предположения.

– Именно в порядке предположения: еще неизвестно, был ли он нетрезв, – сказал я, помогая тетушке Мене освободить на столе место для кабанчика и бобов.

В ту ночь прадедушка Гунгви три или четыре раза прошелся в лихой пляске по моей постели. Ему аккомпанировала барабанная дробь дождя по крыше.

За окном инжировое дерево и олива болтали без умолку: такие разговоры ведут деревья, когда, перевесившись через ограду, выглядывают из своего двора на улицу.

В ту ночь тучи мотыльков застилали небо. Сухой шелест их жестких крыльев висел надо мной как трепещущий полог.

Чертовы бобы. И зачем только я их ел!

Постель покрылась слоем жидкой грязи, она превратилась в илистое русло реки. Волглые простыни засасывали меня в молочно-белый водоворот. А на моей спине пьяный Боборе Солинас, с виду ни дать ни взять воскресший Лазарь, резался в карты.

В моей груди сердце отбивало минуты и секунды, оно стучало ровно и громко, как барабан герольда. И вот у моего изголовья оказался Пулигедду. Он был весь в белом, от него исходило сияние знаний, а от его пальцев по комнате рассыпались лучи всех основных цветов спектра.

Половые доски, скрипя в унисон, исполняли реквием жучков-древоточцев.

В ту ночь на смену сну пришел какой-то бесконечный бред, когда дух бодрствовал, а тело безвольно обмякло. Мои руки стали словно ватные, и водоворот видений с силой повлек за собой мой разум.

* * *

Это просто дождь. Он терзает измученную поверхность земли, рассекает скалы на тонкие пластины, как терпеливый ремесленник, нарезающий узенькие узорчатые полоски кожи.