Он проводил Фрину вниз; там ее поджидала Кристина, говорившая слабым шопотом:

– Алисия взяла свою пляжную сумку и смену белья. Больше ничего не пропало.

– И у вас нет никаких мыслей по поводу того, куда она могла направиться?

– Нет, разве только пошла в монастырь. У нее хватило бы денег доехать до Элтема, но монашки заявили, что ее там нет.

– Вы тревожитесь о ней?

– Конечно.

– Скажите, а Алисию легко можно обвести вокруг пальца? Села бы она, например, в незнакомую машину?

– Нет. Особенно если там мужчина. Она очень… стеснительная.

– И мальчики ее не интересовали?

– Нисколько.

– А с кем она дружила в школе?

– Боюсь, что этого я не знаю, мисс Фишер. Она никогда со мной не откровенничала.

– А дневник она вела?

Кроткие глаза под бессильно опущенными веками вдруг вспыхнули. Наконец-то Фрина заслужила интерес со стороны госпожи ВоддингтонФорсайт.

– Ее дневник? О, да. Наверное, она взяла его с собой. Пожалуй, мне надо поскорее прилечь, мисс Фишер. Доктор велит мне отдыхать по три часа после обеда. Вы меня извините?

Фрина проследила, как Кристина неслышно ускользнула прочь, а затем повернулась к отцу и мальчику. Оба смотрели вслед удалявшейся фигуре.

– Я сообщу вам о результатах через неделю, – пообещала Фрина.

Она покинула особняк Воддингтон-Форсайтов, и шофер весьма заботливо доставил ее домой.

Добрых полчаса возле меня лежал мальчик, голову которого пробила пуля, и кровь из его раны пропитала мою одежду. Попробуйте сфотографировать ярко-алое железо, остывающее после переплавки. Вот так же выглядела и ощущалась кровь Джона. Теперь мои чувства словно обуглились. Возможно, скоро я дерзну ощупать этот ожог, но пока не могу себе позволить.

Уилфред Оуэн. Дневник. Май 1918 г.

Фриной внезапно овладел приступ отвращения. Она велела Дот отыскать Берта и Сеса и пригласить их на обед, а затем взбежала по лестнице и опустилась в кресло у окна, которое выходило на море. Мисс Фишер плеснула себе в бокал немного виски и закурила. Она никак не могла забыть запах крови на своей груди, и это ее беспокоило.

«Этак ты, милочка, с ума сойдешь, – распекала сама себя Фрина. – Мало, что ли, трупов перевидала? И никакого запаха крови нет в помине. Я ведь все отмыла и давным-давно переоделась. Надо взять себя в руки. Ага, вот книжки, которые Дот принесла из библиотеки. Выпью виски и еще долью, глядишь, и полегчает».

Отдав самой себе надлежащие распоряжения, Фрина открыла первую книгу и принялась читать то немногое, что там сообщалось о Латвии, Литве, России и революции.

Потратив на чтение битых два часа, она так ни в чем и не разобралась и решила остановиться и перечитать свои записи.

Получалось, что Латвия вечно проигрывала войны и оказывалась под властью соседних государств. Польша, Швеция и Россия завоевывали ее по очереди, и подобно Галлии эта страна была разделена на три части: Ливонию, Курляндию и Латгалию – у самой границы с Россией, весьма небезопасное соседство. Фрина вспомнила, чье-то высказывание по поводу извечных войн в Польше: «Раз уж вы разбили палатку посреди Пикадилли, не удивляйтесь, если на вас наедет автомобиль». Балтика испокон веку сталкивалась с неприятностями, и, похоже, здесь «происходило слишком много исторических событий – явно больше, чем можно было переварить местными силами», не исключено, что именно оттого эти края постоянно экспортировали смуту.

Незавидная участь выпала на долю Латвии во время Великой войны, еще хуже стало после того, как Революция навсегда связалась в сознании с Октябрем. Литва вечно воевала с Польшей за обладание Вильно. Этот город был ближе всего к России.

Латыши и вообще бóльшая часть прибалтийского населения были католиками, что не могло прийтись по душе большевикам. Во время Великой войны Латвию оккупировала Германия, а затем Россия. В 1920 году Советы нехотя признали независимость балтийских государств. Литвинов[18]подписал с ними мирный договор.[19]Больше из книг ничего понять было невозможно, и Фрина взялась за изучение более ранней истории. Шведов и тевтонов прогнал знаменитый Александр Невский в битве у Вороньего камня. Название понравилось Фрине, она отложила свои записи и подлила себе еще виски. Где бы раздобыть сведения по современной истории? В строгих томах из публичной библиотеки, похоже, ничего такого не отыщешь.

Фрина вспомнила о своих приятелях – Вере и Джозефе Уилсон: им-то наверняка известно, что сейчас происходит в Латвии. Они были красными, краснее не бывает, но в их обществе было приятно, когда удавалось увести разговор подальше от политики. Вера держала политический салон, где собирались троцкисты, а Джозеф занимался скульптурой. Или он стихи писал? В любом случае, это было какое-то творческое занятие.

Фрина позвонила Уилсонам, застала их дома и напросилась на ужин. Похоже, в этот вечер ожидалась большая компания. Она бывала на ужинах у Уилсонов и решилась на этот визит с холодным расчетом, как на вынужденную жертву.

А вот обедать в компании Берта и Сеса всегда приятно. Госпожа Батлер души в них не чаяла и всегда старалась угостить чем-нибудь вкусненьким.

– Кто сторожил у ворот, мисс? – спросил Берт и фыркнул, когда Фрина описала охранника. – Это Том. Он бы никогда не заметил убийства. Это ведь может ему повредить. Он примечает лишь всяких бедняг-простачков, что норовят стащить пару банок персикового компота или плитку шоколада. Вот таких недотеп он любит сцапать за шиворот. Но случись что посерьезнее – его дело сторона. Вы на него, поди, лет на десять вперед страху напустили, мисс.

Берт хмыкнул и подцепил еще одну жареную картофелину. Седло барашка было приготовлено превосходно и сопровождалось всеми надлежащими гарнирами, кроме йоркширского пудинга,[20]который Фрина терпеть не могла – слишком часто ее им пичкали в раннем детстве.

– Ага, – согласился Сес. – От него помощи не жди. А что это была за татуировка, мисс?

Фрина вывела ее пальцем на скатерти. Берт присвистнул.

– Она тебе знакома?

– Это анархисты, – заключил Берт, переглянувшись с Сесом. – У них такие. Паршивые люди, мисс.

– А в порту есть анархисты?