«Дом жизни» располагался сразу направо от широкого главного входа. Длинное одноэтажное здание, состоящее из двух больших залов и двух маленьких комнаток. В двух первых располагалась школа, в двух других дом учителя Неферкера и его престарелого слуги.

Мериптах, встав на четвереньки, подобрался к первому низенькому окошку, осторожно заглянул внутрь. Увидел он гам то, что и рассчитывал увидеть. На глиняном полу на корточках сидело десятка три учеников-подростков, каждый левой рукой придерживал на коленях навощёную деревянную дощечку, а в правой держал тростниковую палочку. Меж ними расхаживал, чуть припадая на правую ногу, узкоплечий, горбящийся старик, учитель Неферкер. Он только что раздал задания ученикам и теперь смотрел, что они там карябают на своих дощечках. На лице у него застыло выражение недоброжелательной усталости. Время от времени он похлопывал себя по колену главным своим учительским инструментом — жёсткой тростиной и, забравшись себе в рот двумя чёрными пальцами, со страдальческим видом шевелил единственный торчащий из верхней челюсти зуб. Когда учитель маялся зубной болью, лучше было в «Доме жизни» не показываться.

Неферкер, раздав задания в одном классе, прошаркал во второй. Мериптах поглубже просунул голову внутрь. Лица приятелей, увидевших его, просияли. Один за другим, осторожно, оглядываясь в сторону дверного проёма, они подползали к нему со своими дощечками. Самое простое задание было у Бехезти. Старик Неферкер, как опытный педагог, каждого ученика мучил с учётом его способностей. От длинного, туповатого Бехезти он добивался только одного, чтобы тот толком запомнил простой счётный ряд. Как обозначается единица, десяток и сотня, сын повара усвоил, а дальше пойти был не в силах. Мериптах взял из его пальцев заострённую палочку и быстро начертал цветок лотоса — тысяча, поднятый кверху указательный палец — десять тысяч, лягушка — сто тысяч. Как обозначить миллион он тоже знал — человек, сидящий на одном колене с воздетыми к небу руками, — но не успел. Послышались учительские шаги, сын повара скользнул на своё место. Княжеский сын присел за окошком. Ещё ноги не успели устать, как он услышал сердитый голос старика:

— Мериптах!

Встав во весь рост, мальчик увидел, что учитель стоит подле согнувшегося от страха Бехезти и смотрит в его записи.

Но, против ожиданий, наказания ни для одного, ни для другого нарушителя не последовало. Неферкер вышел наружу из класса, взял Мериптаха за плечо, поглядел на него внимательно и показал своей учительской палкой в дальний угол храмового двора:

— Ты знаешь, где находится святилище Ра?

Мальчик кивнул.

— Иди туда. Тебя там ждут.

Мериптах хотел было сказать, что почтенный учитель сам строго-настрого запрещал своим ученикам появляться там, дабы не потревожить тишину и покой священного места, но не успел, ибо Неферкер повторил своё приказание:

— Иди, Мериптах.

Два десятка водоносов в самую жаркую часть дня увлажняли храмовый двор, проливая на пыльной глине влажные тропинки. По одной из них и отправился княжеский сын. Мимо конусообразных, похожих на побелённые термитники амбаров, мимо каменотёсных мастерских, мимо загона для жертвенных коров. Наконец влажная тропа кончилась. Впереди была раскалённая площадь локтей сто в ширину, а за нею поднимался стеною густой сад, в котором преобладали акация и тис. Мериптах оглянулся, никого не увидел, никого не было видно и впереди. Такое впечатление, что он никому-никому на этом свете не интересен и не нужен. Мальчику было странно это ощущение, ведь только что ему было ясно сказано, что его ждут. Он вдруг удивился тому, что не спросил учителя, а кто его ждёт. И правда, кто?

Себек?!

Нет, крокодил живёт в реке и время его силы — ночь.

Может, вернуться?

Спрашивая себя об этом, он отлично понимал, что это невозможно.

Мальчик двинулся в сторону сада. Ступая медленно, несмотря на то что песок жёг подошвы и, казалось, что каждый следующий шаг вынести уже будет нельзя.

Только в самом конце Мериптах чуть убыстрил шаг, просто, чтобы не закричать от боли. И вот уже тень. Кожу царапают сухие листья, в ноздри проникает запах влаги — это от бассейна, лежащего там, в глубине, за шершавыми стволами деревьев. Но идти туда не хочется. Хочется стоять неподвижно, хочется, чтобы не заметили. Чтобы перестали ждать. Всё утро он куда-то мчался, спешил, даже неподвижно стоя на балконе у матушки, он был внутри себя быстр и нетерпелив, а теперь всё его счастье — эта бесшумная неподвижность и тонкий запах невидимой влаги. Он не пойдёт вперёд.

Почему он так решил, Мериптах не знал, и если бы спросили, чего он боится, не смог бы ответить. Но то, что не сдвинется с места, решил твёрдо. И в этот же миг увидел, как впереди, заметно выше его головы, отодвигается ветвь акации и появляется там, вверху, заляпанная тенями огромная бритая голова с невероятным, грубо расплющенным носом. Неподвижность мальчика превратилась в окаменение. Таких людей он ещё не видел в своей жизни. Все рынки, площади и праздничные шествия великого города Мемфиса, собирающие человеческие чудеса всех четырёх рас, шести окружающих княжеств и гостей из стран, названия которых ум египтянина не способен запомнить ни в пьяном, ни в трезвом виде, не могли похвастаться ничем подобным. Мериптах стоял, не зная, сможет ли вздохнуть, когда это всё же потребуется, и покорно ждал, что будет дальше. И тут кошмар удвоился — явилась рядом с первой вторая голова, не уступающая первой по размерам, по бугристости, с почти нормальным носом, но с поразительными, как бы жёваными ушами.

Это демоны сада, с облегчением и ужасом понял мальчик, оставалось только вспомнить, что демоны делают с такими, как он, и прошептать соответствующее заклинание. Не успел. Расплющенный нос сказал:

— Иди с нами, Мериптах.

Как тут не пойдёшь, хотя бы даже и ноги забыли, что умеют сгибаться. Два гиганта, которым принадлежали головы, раздвинули заросли, и буквально через три-четыре коротких мальчишеских шага показалась посыпанная крупным увлажнённым песком площадка, тёмная, четырёхугольная гладь бассейна с тремя большими сочными кувшинками посередине.

В каждом цветке шумно возилось по паре крупных насекомых. Рядом с бассейном, задними ножками прямо на мраморной раме, обрамлявшей кристалл воды, стояло величественное царское кресло. В кресле, спиной к мальчику, сидел мужчина, по облачению сразу было понятно — жрец, и очень высокого положения. И не только по облачению — золото на шее и руках, леопардовая шкура — по всей посадке этой фигуры чувствовалось, что это человек значительнейший. С такими, столь несомненно величественными, людьми мальчику в своей короткой жизни ещё не приходилось сталкиваться. Робеть сильнее, чем он уже робел, было невозможно, поэтому он просто ждал.

Сильная, но, кажется, не злая рука подтолкнула его вперёд — иди.

Мальчик обошёл пруд по влажному песку той ходульной, искусственной походкой, которой ходят люди, изображённые на стенах дворцов и гробниц. Он не знал, надо ли ему пасть ниц перед этим неизвестным начальником или как княжескому сыну достаточно просто встать на колени, поэтому не сделал ни того ни другого. Ему пришлось совершить усилие, чтобы посмотреть в лицо сидящему жрецу. Он увидел широко посаженные немигающие глаза, вертикальные аскетические морщины на щеках, ямку на подбородке. Мысль о чём-то знакомом была первой из появившихся в совершенно пустой от страха голове. Да это же у его отца, князя Бакенсети, есть такие морщины и ямка, только глаза, как бы и такие же, но и совсем другие. Этот человек немного похож на отца, но и совершенно непохож.